*

Последние мои смены в обсервации.  Остались всего две смены – эта, и еще одна в конце недели. А в расписании следующего месяца я уже не стою.

Неуверенные  взгляды вокруг, полу-сочувственные, полу-вопросительные:

 - Эй, а правда, что тебя хотят это… того?

 - Правда. Только вот неясно пока, того или этого.

- Да ты что?! – и бочком, бочком так в сторонку – всем ведь известно, чужие неприятности заразительны.

Доктор Лева ловит за рукав в коридоре:

- Настя, если это правда, то, что я слышал, то ты это, имей в виду: так просто мы тебя им не отдадим! Ишь, чего удумали! Этак весь персонал толковый поразгоняют – а кому работать тогда! Ведь это если тебя, с твоими руками…

- Лев Самуилыч, я сама еще ничего толком не знаю!

Можно подумать, от него что-нибудь зависит!

Наш Институт, как собственно и любой роддом, состоит из трех, слабо связанных между собою звеньев. Врачи, акушерки и педиатры  обитают  в разных, непересекающихся  мирах, взирая друг на друга  сквозь радужные прозрачные стенки каждый своего пузыря. А каждый такой пузырь,  как  отдельная  планета,   кружится  по своей индивидуальной орбите. И внутри у каждого свой устав, порядок, традиции, иерархия.

Короче, если старшая акушерка отделения что-то решила, то у врача, будь он хоть дважды зав. отделением, не  много шансов повлиять на ее решения.

 Разве что поговорить с нею по душам в курилке, да и то, если у них чисто по-человечески хорошие между собой отношения.  Не наш случай.

Очень странно чувствовать себя наполовину чужою в родных стенах: не то гостьей, не то изгнанницей. Как-то рассредотачивает, что ли. Мешает собраться, взять верный темп, и бодро бегать по отделению, занимаясь  привычной работой. Впрочем, и работы-то почти нет. Капельницы поставлены, мониторы подключены, антибиотики проколоты. Назначения после обхода выписала. В родзале покамест нет никого.  Анализы, что ль в лабораторию отнести?

Обычно я в такие минуты забьюсь где-нибудь в уголок и читаю. Но сегодня строчки расплываются перед глазами – то видится Костя с его великими тайнами,  то вспоминается наша ночь и сладко ноет низ живота, а то как представлю себе себя в роли старшей над пустынными коридорами мужского акушерского  - и такая тоска на меня  накатывает!

Позвонила Марфа, рассказала, что мелкая сосет без продыху и не дает себя ни на секундочку никуда отложить  так, что даже в туалет сходить невозможно. Что дядя Саша, свет наш в окошке, наконец возвернулся со своих элитных особняков на Дубровке, кои строил последние две недели в режиме нон-стоп, но помощи от него все равно никакой, так как по его словам, таких махоньких он боится. А мама с Оскаром еще со вчера заперлись в ее комнате, и, судя по доносящимся оттуда крикам, бой у них там не на жизнь, а насмерть.  Прочие мелкие, включая недавно освоившую ходьбу Татьяну, носятся по дому, как слоны, сокрушая все на своем пути. Короче, чтоб с утра я как штык  была дома – до этого времени Марфа как-нибудь постарается продержаться. 

Позвонил Костя, наговорил каких-то глупостей, от которых заныло сердце, и захотелось все немедленно бросить, наврать, что  в доме пожар, потоп и все там без меня помирают (что, судя по Марфиному звонку, вполне могло оказаться правдой) и бежать со всех ног к нему. Послала его на фиг, и велела не звонить больше на работу.

Черт, может дело все в том, что я просто не выспалась!

Возвращаясь с третьего этажа из лаборатории, я мрачно смотрела себе под ноги и не сразу услышала, что меня окликают. На площадке между этажами, на подоконнике под  окном сидел Игорь и смотрел куда-то вдаль, за верхушки растущих позади Института сосен. В руках он мял сигарету,  конечно же не курил – не здесь же! – но видно, ощущение сигареты в руках очень его морально поддерживало.

На звук моих шагов он, не оборачиваясь, произнес:

- Настя, ты? Постой, поговорить надо.

Я не удивилась – мы всегда легко находили друг друга, хоть с закрытыми глазами, хоть в темноте.

- Привет, что нового?

 Тут он, наконец, соизволил поворотится.

- Это у тебя «Что нового?»  Довела, говорят, начальство, разглядели, наконец, твои тщательно скрываемые излишки культуры и образования?

- Ну, типа того, - помимо воли я усмехаюсь. В таком  ракурсе на свое увольнение – или все-таки перевод? – я как-то еще не смотрела.

- Ну и правильно! Я ж всегда говорил – с самого начала  тебе там делать не хрена  было!  Странно, что они только сейчас прохватились!  Ежу ведь ясно, где речь идет о заливках и прочем детоубийственном бизнесе,  орудовать должна не сопливая рефлексирующая интеллигенточка, а  нормальная разбитная деваха,  вроде  вашей Лизки, которой все всегда по барабану. Уж она-то не растерялась бы, не боись! Она б ему на раз свернула шею, твоему недоноску, как куренку, и поверь мне, совесть бы ее потом ни сколько ни мучила. Нам, врачам, оставалось бы только мертворожденность зафиксировать и спасибо сказать за проявленный профессионализм

- Ты и правда так думаешь?

Странно, но сама я как-то ни разу не задалась этим вопросом:  а что другие сделали бы на моем месте? Или, вернее, что они уже делали,  и наверняка не раз,  ведь не первая же  я так попала?

Черт, а может Игорь и в самом деле прав, и как  ни бейся, а просто  все это  не мое?

 Или, окажись я этажом выше, в нормальной родилке,  все могло бы сложится совсем иначе?  Хотя вряд ли, там ведь  все гораздо жестче и консервативнее, и нет почти шансов остаться совсем уж один на один с роженицей. Оттуда  я с моими, буквально с материнским молоком всосанными акушерскими навыками, наверняка  вылетела бы еще раньше.

Игорь, между тем, продолжал, как обычно, не замечая, что я  его вовсе не слушаю.

- Не, а согласись,  толково придумано – тебя в Третье Акушерское!  Они ж все от зависти полопаются теперь, как узнают! Ты только прикинь, какая у тебя  будет зарплата – там ведь сплошной хозрассчет, все поголовно контрактники - ну, а как иначе, мужики ж естественным образом не залетают! Так что с каждого контракта тебе процент! Ну, пусть их там не много, зато цены-то  какие!  И плюс надбавка за руководящую должность! Насть, зарплата у тебя будет зарплата  - ни одной другой акушерке в Институте не снилось! Короче, чаевых сможешь уже не брать!

- А ты подумал о том, что у меня там родов  не будет? Никаких, никогда?  Уже одно это…

- Подумаешь, роды! Ты что, не напринималась еще? Насть, может я тебя сейчас удивлю, но большинство  людей ходят на работу не кайф от нее ловить, а зарабатывать деньги. Пора тебе уже взрослеть, наконец. И потом, ты ж хоть и не замужем, но тоже ведь не одна на свете. Матери немного поможешь, у вас же там, помнится, семеро по лавкам? Да ты никак еще отказаться думаешь ?!

- Ох, не знаю, Игорь, ничего я еще не решила! 

Он обхватил меня за голову, притянул к себе. Нос мой привычно уткнулся в изгиб между ключицей и шеей, ноздри вдохнули знакомый запах.

 Я немедленно высвободилась, и отскочила в сторону чуть ли не на полметра.

- Ну, ты чего, дурочка? Я ж по-дружески!  

- Знаю я твою дружбу!

- Правда, Настя, ну что ты? Я ж, чес-слово, ничего такого.

- Так ведь и я ничего.

- Ну, так подойди поближе, что я тебе, кричать, что ли, должен?

- Ой,   Игорь, ничего ты мне не должен, и давай лучше разбежались уже по-хорошему. Меня работа ждет, тебя, небось, тоже. Пока-пока.

И я уже повернулась к нему спиной, но  он сцапал меня  за полу халата.

- Насть, постой секунду! Я ведь не к этому. Поговорить надо!

- Говори.

- Не здесь. У меня к тебе разговор… длинный.  Давай встретимся завтра вечером? Позвони мне, как отоспишься.

- Игорь, ты с ума спятил? Ничего я тебе не…

- Да не кипятись ты так!  Говорю ж, дело у меня к тебе. Важное. Прям  жизни и смерти. Позвони, хорошо?

Что-то у него в голосе было такое… на него самого непохожее. В общем, я кивнула, и побежала, а он остался сидеть на подоконнике, глядя мне вслед и посыпая все вокруг табаком из разломанной сигареты.

 

*

Смена тянулась бесконечно.  Наконец, где-то ближе к семи  вечера, привезли роженицу в платный бокс - с пятисантиметровым раскрытием, хламидиозом в анамнезе, и будущим отцом в костюме и галстуке.   

Будущий отец пожелал при родах: «Ну, если  и не в присутствовать, то, по крайней мере, быть где-то поблизости.» В соответствии с этим планом, он нежно поцеловал стонущую женщину в лоб,  вышел из ее бокса, закрыл за собою дверь,  и обосновался в пустовавшем соседнем. Плотно уселся в кресло для кормления, достал ноутбук и углубился в работу.

 Я воспряла духом. Потому что пять сантиметров – это вам не хухры-мухры, а  вполне солидно,  вполне себе настоящие активные роды, а  не какой-нибудь там жалкий прелиминарный период!

Значит,  почти  стопроцентно  ребенок родится в мое дежурство.  И я  не буду зря бегать взад - вперед, мерить давление, отслеживать сердцебиенье, смотреть раскрытие и менять в капельнице физ. раствор,  -  все лишь для того, чтобы в восемь утра передать ее  следующей смене – и  привет! Кто-нибудь другой пожнет все лавры, услышит первый крик малыша, и взволнованное задыхающееся: «Спасибо! Без вас я бы ни за что не справилась! Вы мне так помогли!».

Хотя чем, собственно, мы им уж так помогаем?  Не мешали бы – и на том спасибо! «Хорошая акушерка  большую часть процесса сидит на своих руках и плотно прижимает их жопой  к стулу!» – любимая  поговорка тети Веры, маминой подруги и одноклубницы – я вам уже говорила, что она всех нас принимала?

Врач – дело другое.  Врач  - это  человек, которого учили справляться с проблемами. Если роды протекают нормально - проблем нет,  и врачу на них  делать нечего.

Поэтому все врачи в роддомах подсознательно настроены на «Ну, что у нас плохого?», для них это даже и не шутка вовсе. Иной осматривает- у него аж руки дрожат:  вот, вот, ща я что-нибудь такое нарою, и уж тогда … 

Ну, а известно ведь:  кто ищет, тот всегда найдет. Это уж как пить дать.

Так что лично я к нормально рожающей женщине врача бы не подпускала на пушечный выстрел!

  А уж самой стать врачом! У нас некоторые девочки пошли после училища в медицинский. Но только не я. Хотя вполне  могла бы, диплом-то все-таки красный.  Но на фига?  Я, если честно, совсем не люблю больных,  вовсе меня не увлекают всякие там   патологии.

Что же до акушерства… да настоящая акушерка, если хотите знать, в своем деле умеет и знает  куда больше иного врача! Особенно если он молодой и неопытный, а она  пожилая и со стажем.  И любой честный доктор, положа руку на сердце, вам это подтвердит.

И даже я – девятнадцать лет, стажу неполных три года, казалось бы, что с меня взять, а поставь нас рядом с интерном-первогодком – ого!  Да я прям профессор!

Кстати, вон один такой как раз и нарисовался – Митей звать. Второй месяц у нас тут крутится, а все никак шейку у матки найти не может. На осмотре сделает умное лицо и спрашивает у акушерки: «Какое- какое по-вашему тут раскрытие? Ах, на четыре пальца?  Да-да, вот и мне так же показалось.» С  понтом  дела советуется. Как же, как же, плавали – знаем.

- Настя, здравствуй! – говорит, улыбаясь, Митя. – Какая ты сегодня красивая! Шоколадки хочешь? Был, понимаешь, в патологии на обходе,  и вот, понимаешь, угостили. Отказываться вроде неудобно, а одному-то мне целую плитку не уговорить.  Поможешь? Или ты на диете?

А может, зря это я? Может из него еще выйдет толк?

- Привет, Мить, давай сюда скорей шоколадку, какая там к черту диета!

 

*

Женщина пророжала всю ночь. Тихо и мирно, с эпидуралью и всевозможным комфортом. Время от времени она вежливо спрашивала минеральной водички, или там поменять угол наклона экрана телевизора напротив кровати. Мужик ейный так к ней  ни разу и не зашел. Впрочем, они иногда  перезванивались. Его бокс был ближе к посту, поэтому время от времени до меня долетали его мужественно-нежные реплики: «Да, дорогая! Конечно! Все будет, как ты скажешь! И я тебя.» И громкие чмоки в телефонную трубку. А ее голос я слышала, только если она звала меня зачем-то, или начинала громко стонать.

Еще мне было слышно ребенка –  сердцебиение  монитор подавал прямо ко мне на пост, так что вся ночь у меня прошла под ровный и четкий стук, в ритме 140- 150 в минуту, чуть замедляющийся на схватках.  

Часа в три оба будущих родителя одновременно  стали терять терпение. Чем дальше, тем чаще задавались вопросы: «Ну, что? Скоро еще? Долго это еще будет продолжаться? Сделайте же, наконец, что-нибудь!»

Был бы тут кто из настоящих врачей, давно б сделал – пузырь бы плодной рванул, или окситоцину прокапал.  Но все были заняты, так что мы с Митей просто по очереди заговаривали им зубы.   

А ребеночек родился под утро,  в четыре двадцать – сам, без никакой лишней помощи, выскользнул – мне только подхватить осталось и  пуповину перевязать. Эпидураль к тому времени у матери  отошла, до анестезиолога я так и не дозвонилась, так что стонала роженица под конец уже на весь коридор, зато и тужилась сама, абсолютно правильно, без  каких-либо понуканий с моей стороны.

Мужик при каждом стоне страдальчески морщился – я видела, пробегая мимо - но так и не убрал рук с клавиатуры, не оторвал взгляда от экрана, и не зашел посмотреть, что там у нас и как.   

Мальчик родился  пухленький, щекастый, с белыми слипшимися кудряшками. Такое солнышко! Я вымыла его, завернула в пеленку и понесла показывать. Новоявленный отец молча выслушал мои поздравления, послушно взял ребенка из моих рук в свои, неловкие и трясущиеся. Некоторое время постоял с ним в руках, жадно всматриваясь в сморщенное, помятое, личико, и видимо, безуспешно пытаясь отыскать  собственные черты. Ребеночек,  однако, на данном этапе был еще вещь в себе    -  среднемладенцевый,  ротик бантиком, бровки домиком,  ни на кого конкретно пока не похожий…

 Вернув мне дитя, мужик неожиданно поинтересовался:

- Сколько сейчас времени?

- Без десяти пять.

- Блин! Что ж я жене-то теперь скажу!

 

*

Смена сдалась легко, и с кружащейся от бессонницы головой я, жмурясь, выползла на утреннее солнце.

Как муха после зимы. Странно иногда выйти после суток из Института, и обнаружить, что где-то за его стенами  тоже есть какая-то жизнь.

И вот, солнце, небо, весна. На деревьях клейкие листочки.

Я глянула вниз, и с высоты холма, на коем высится здание Института,  отчетливо разглядела чернеющую у остановки за воротами маленькую фигурку. Фигурка была неподвижна, и не среагировала никак на подходящий автобус, что было странно,  ибо автобусы у нас здесь нечасты.

Так что я бодро полетела с холма вниз – мне-то упускать автобус уж никак не хотелось. Глупо, конечно.  Успеть на него оттуда, где я была изначально, можно было лишь чудом.

 Однако чудо произошло – завидев меня, фигурка мигом пришла в движение, замахала автобусу руками, вспрыгнула на подножку, и осталась висеть на ней, пока я не подоспела,  не давая водителю возможности закрыть дверь и уехать. А едва я оказалась на расстоянии вытянутой руки, рука тут же вытянулась и втянула меня в автобус. Который немедля захлопнулся и покатился.

- Задницу  в другой раз защемлю, кавалер недоделанный! – Рявкнуло  матюгальником на весь салон, но мы с Костей не среагировали. Мы были заняты. Мы целовались. Шутка ли – целые сутки не виделись!

В голове от усталости сладко ныло, и было легче легкого потерять контроль над собой, и так, лежа на его плече, то засыпая, то просыпаясь, под убаюкивающее покачиванье автобуса, а потом в метро, поехать к прямо нему. В уютную мансарду с разбросанными на полу рулонами обоев, запахами краски и скипидара, потрескивающими в камине дровами. В мягкую, зовущую глубь продавленной раскладушки. Не заезжая домой, не встречаясь с Игорем, не принимая никаких животрепещущих решений.   

Но это было невозможно. И, поцеловавшись в последний раз, мы расстались на станции монорельса, клятвенно пообещавши друг другу созвониться как только, так  сразу.

 

*

У меня на кровати окотилась кошка. Кошек, в отличие от собак, мама не отслеживает, не стерилизует и не прививает. Кошки живут сами по себе во дворе и доме. Они ловят мышей, лопают корм из  широкой и низкой миски, всегда стоящей у нас на веранде, заходят и выходят, когда им вздумается,  в общем, сами разбираются между собой. Время от времени большая часть поголовья вымирает от кошачьих вирусняков – мама называет это естественным отбором. Если больная кошка попадется кому-нибудь на глаза, ее, конечно, будут лечить – все-таки мама в прошлом ветеринар, в смысле, кончала местный ветеринарный техникум. Но обычно кошки умирают тихо, загодя исчезая с этой целью из нашего шумного дома.

Никто никогда точно  не знает, сколько всего у нас кошек. У них даже имена не у всех есть – хотя эту, конкретную, мелкие зовут Масей, и вечно используют в своих играх – то спеленают, то бантик на шее навертят, то в коляске вместо куклы катают. Мася кроткая, терпит. Мурзей, например, большей частью обитающий во дворе, и в дом забегающий лишь пожрать или в сильные холода, глаза бы им за такое выцарапал. Ну, так они к нему и не лезут.

Как бы там ни было, а лечь-поспать сразу не получилось. Пришлось срочно перекладывать кошкиных детей, попутно сооружая им гнездо из картонки и тряпок, перестилать постель, забрасывать мокрое и грязное белье в стиралку.    

Все это я делала одной левой рукой, поскольку правая была занята  Маринкой.  Ведь, стоило мне войти,  как смертельно уставшая Марфа,  немедленно протянула мне дочку со словами: - О! Ты наконец-то ты пришла! – и повалилась на кровать в беспробудном сне.

Накормив мелюзгу, и выпив сама заодно с ними чаю, я решительно затарабанила в мамину комнату. Плевать мне, хоть у них там атомная война, хоть любовь до гроба. Я тоже человек, и тоже спать хочу.

Открыли мне неожиданно быстро.

Мама с Оскаром сидели на ее кровати. Посередине между ними располагался большой, старый и потрескавшийся жостевский поднос, заполненный окурками, блюдечками и чашками из-под чая и кофе, огрызками сухариков и печенюшек, бокалами из-под вина и с ним, бутылками, открывалками, ручками, блокнотиками… На кровати вокруг живописными грудами располагались многочисленные бумажные книги, пара  электронных и два планшета. Оскар, в одних джинсах, сидел на углу кровати, прислонившись к стенке, и куря трубку, привычно направляя кольца дыма в открытое в изголовье кровати окно.  Мама сидела в накинутой на голое тело длинной, до колен полосатой майке, то маниакально стучала по клавишам ноут-бука, то прыгала с одного на другой по снимкам,  сделанным, по всей видимости, в секторе Д, одновременно горячо убеждая в чем-то Оскара.

- Прошу прощения, господа,-  сказала я, - не без труда  боком втискиваясь в узкое пространство, между кроватью и стенкой,  сплошь завешенной книжными и прочими полками. Одной рукой я прижимала к себе Маришку, в пальцы другой клещом вцепилась Татьяна.

- Мам, я, короче спать хочу, а Марфа, собственно, уже спит. Так что подключайся, пожалуйста, к процессу, - решительно проговорила я, складывая на кровать обеих малышек, и сама присаживаясь на край. Маринка,  выпущенная из моих рук, немедленно завопила. Татьяна, подвывая басисто и глухо,  быстро поползла через все препятствия  в направлении мамы.       

Мама, не прерывая начатой фразы,   сдвинула с колен ноутбук, спустила с плеч растянутую  у горловины майку и почти машинальным, синхронным   движением  рук подхватила обеих девок  – все-тки не зря у нас предпоследними родились близнецы! -  одну справа, другую слева – и пристроила их к груди. Обе немедленно деловито зачмокали. 

Я остро позавидовала – у меня-то нет молока!

- Это ж представить только себе – люди не могут выйти,  а врача к ним привозят раз в два-три  месяца,  и то если помрет у них там, кто-нибудь  мало-мальски снаружи известный, и активисты  с Красного Креста Международного возьмут кого-ни-то за жопу.  А так ведь  за все про все   один фельдшер.   Медпункт открыт с десяти до трех, и даже  не каждый день. Да и не поняла я толком –  есть  там сейчас кто,  или нет? Кажется, на сегодняшний день эта штатная единица  вообще никем конкретно не занята.  А если, допустим, посреди ночи кому-то плохо? Старику там, или ребенку? Или, вот, к  примеру, женщина зарожает?

- В теории они могут подойти к КПП и попросить вертухая, чтоб скорую вызвал. 

- Что особенно легко осуществимо, если, как мы с тобой поняли, бараки после отбоя в десять вечера закрываются на засов.

- Уверен, что предприимчивые люди давно проделали себе запасные выходы. Прорыли лазы какие-нибудь или норы. Поди,  не первый год там торчат. И потом, наверняка есть такие, у кого  телефоны, планшеты…

- За которыми  постоянно ведется охота, которые у них отбирают. И у кого есть-то? У местных авторитетов? Так они не факт, что придут на помощь каким-нибудь мелким сошкам. И дети, Оскар, ты же сам видел, какие там  дети! Ну надо  ж для них  хоть что-нибудь! Школу там организовать…   медпункт круглосуточный.. Наверняка ведь  найдутся люди…  

- Аглая, поверь, полумерами здесь не обойдешься.  Хорошо, вот ты говоришь, школу. Запостить в сети фотки детей, с описанием их кошмарных условий жизни, добавить парочку интервью с какими-то 8-10 летками – я ж видел, как ты там строчила. Чтоб всем стало ясно, какие они там умненькие-способненькие ,  без образования пропадают. Ах-ах, люди добрые, помогите!    И что, думаешь, из всего  этого выйдет? Да к гадалке не ходи - зашлют туда десант соцработниов и попросту отберут всех наличествующих детей. Распределят их  по усыновителям,  детдомам и интернатам.  Где будут у них,  наконец,   все условия, и школы, и дет сады, и питание, и воспитание, а также, вполне вероятно, побои, унижения, и дедовщина. Не будет только  мамы и папы, чтобы их защитить.  То-то они  тебе спасибо скажут за такую заботу -  и дети, и родители! 

- Ну, а что тогда, по-твоему, делать? Бикфордов шнур, и взорвать забор с проволокой по всему периметру? 

- Думать, Аглая, думать! Скорей всего, нас затем туда  и запустили, что надеются – сейчас мы глупостей с разгону наворотим, они по нашим глупостям  свои умные меры примут – и, глядишь, все осталось по-старому, а зато  пара на вершок выпущено, и в очередной раз  избежали взрыва.

Оскар на секунду задумался, откинул темные, с проседью волосы со лба, зачесал их назад пятерней.

- Бикфордов шнур – это бы хорошо, да… Это б мы с превеликим удовольствием… Но только ведь не поможет.

- Но что ж тогда? Ведь, согласись, все это и происходит именно потому, что мы все – люди вокруг – просто стоим, смотрим и ничего не делаем.

- Хорошо,  и как же ты предлагаешь поднять против этого всех? К каждому индивидуальный бикфордов шнур-то не проведешь!

Тут глаза у меня всерьез начали слипаться. Потихоньку, сама незаметно для себя, я сперва продвинулась дальше по  их необъятной кровати, потом  повалилась на бок, уткнулась головой в какой-то теплый и мягкий ком – может подушку,  может, смятое детское одеяльце, может даже чье-то колено,   наконец,   втащила на кровать свои длиннющие ноги, подтянула к подбородку коленки и отрубилась. Последнее, что помню –  кто-то накинул на меня сверху плед, но мама это была, или Оскар, точно не знаю. Наверное, все-тки Оскар, у мамы-то обе руки были заняты.

 

*

Я проспала! Проснулась – за окном сумерки. Мамина постель пуста, если не считать забытую в ней меня. Ощущение, что пропустила нечто ужасно важное, преследовало меня, пока я шла, запинаясь, из комнаты в ванную, потом к себе – в постели опять кошка с котятами, видать, не понравилось им мое гнездо. Телефон отыскался на зарядке, под небрежно сброшенной на стул грудой одежды. Звонков было на удивленье немного – два от Кости, один от Игоря, еще один с какого-то неизвестного  номера. Собственно, всего только семь вечера. Но ведь вечера же! Вот так всегда, вчерашние сутки начисто сожрали день.

А между прочим, на новой должности суток у меня больше не будет. Ну, разве что заменить кого-то придется. Старшие сестры отделения работают с восьми и до трех. А еще чаще  уходят в час.

  Выпив кофе, я все-таки соизволила отзвонить Игорю.  Косте не стала звонить вообще – какой смысл, я ж не знаю, сколько этот таинственный разговор с Игорем займет? Вот освобожусь - и звякну. Просто сказать что еду.

Мамы не было. Татьяну она, видимо, забрала с собой. В  своей комнате Марфа мурлыкала малышке какую-то песенку, и дядя Саша что-то гудел, довольно и басовито. Варька и Васька, умытые и в пижамках,  смотрели мультики, и вообще в доме чувствовался порядок – не в пример утреннему бардаку. Похоже, Марфа отоспалась и начала приходить в себя.

Игорь ждал меня в кафе, в маленьком переулочке, недалеко от Таганки. Там было уютно, полутемно, из динамиков вечно шуршала какая-то тихая, ненавязчивая музыка, и поили там чаем. Что тоже было неплохо, так как кофе у меня уже из ушей тек.

Мы сидели по разные стороны маленького стола, посередине которого на маленькой газовой горелке светился мягким, красноватым светом стеклянный чайник. Игорь подливал мне чаю, подкладывал  на блюдечко печенюшки, чуть ли не рвался размешивать сахар ложечкой в моей чашке. Во всем  поведении Игоря чувствовалась странная, непривычная неловкость – будто мы на первом свидании, и он не знает, о чем со мной говорить.

- Это… - произнес он наконец хриплым от волнения голосом. –А хорошая сегодня погода была, верно? Тепло. Прямо как будто лето уже настало, а?

- Не знаю, не заметила. Почти весь день проспала. Игорь, так ты что мне сказать- то хотел?

- Прямо так сразу? Чего ты такая нетерпеливая? Погоди, дай человеку с мыслями собраться. Разговор-то ведь не простой.

- Игорь, кончай ваньку валять, какие могут быть у нас непростые разговоры, у тебя семья, у меня тоже своя жизнь давно…

- Своя жизнь, говоришь? – Он прищурился и придирчиво оглядел меня с головы до ног. – Это тот, что ли, тощий компьютерный хмырь? Что-то я его давненько не видел.

- Слушай, какая тебе разница? – я уже начинала злиться. – Давай уже, говори! Можно подумать, у тебя времени вагон.  Самого, небось, жена дома ждет.

- Я развожусь, - произнес Игорь, словно  ныряя в холодную воду. –Все это  изначально было  чушь, бред и не по правде. Но я молодой был, глупый, не понимал. Родителей тоже слушался – ну а как иначе, они ж мне деньги дают, квартиру купили, на работу устроили. Вырастили, выучили, жену вот нашли – красавицу, умницу.

- Ага. И что теперь изменилось? Родители переставали давать? Выгнали с квартиры? Жена поглупела и подурнела?

- Настя, зачем ты издеваешься? Хотя да, я виноват, должен был с самого начала предупредить… Но  я  ведь  и сам не знал, что так, как с тобой,  ни с кем уже никогда не будет! Откуда мне было знать, что я  всех потом начну сравнивать с тобой? Ты ведь у меня не первая даже! Как, собственно, и я у тебя. Так какого ж черта!

Он горячился, и  явно  нес какую-то чушь, но мне было его жалко. Я положила  руку ему на плечо. Он резко выдохнул и замолчал.

- Игорь, я чем-то могу помочь?

 - Да! Выйти за меня замуж!

Это было так неожиданно и нелепо, что я не выдержала и рассмеялась.

- Что тут смешного?

- Игорь, ну согласись, после всего, что у нас с тобой было… Теперь, когда…

- Именно после всего, что  было! Именно теперь!

- Но… послушай, - заговорила я , стараясь осторожно подбирать слова, как с больным. – может, не стоит так уж с плеча,..  сразу же ставить на всем крест… все-таки вы еще не развелись… может,  это у вас просто… ну, знаешь, период такой.  Бывают ведь в семейной жизни всякие периоды… А потом все наладится. И ведь у вас же ребенок…

- Ах да! - встрепенулся он вдруг. – Ребенок! В нем-то все и дело! Точнее, в ней, ты же знаешь, у нас девочка, Светка.

Я как раз не знала. То есть, наверняка, слышала от кого-нибудь, но как-то не отложилось.

-  Она, Оля то есть, короче, ушла, а девочку оставила мне. Ты, говорит, хотел – ты и воспитывай.

- Чушь какая-то! И давно?

- Да уже скоро три недели! И она не вернется, я знаю. Она уже и на развод подала, и контракт подписала. С американским театром каким-то… не помню… забыл название. С детьми этими все нафиг забывается! Детский сад, памперсы, игрушки… Спасибо мама согласилась забрать сегодня на вечер.

-    Послушай, но это же не может быть навсегда! Она одумается и вернется! Никакая мать не согласится расстаться со своим ребенком…

- А это и не ее вовсе ребенок. Это… наш с тобою ребенок. Помнишь, ты тогда говорила про яйцеклетки? Ну и вот. Оля-то не могла рожать. Они там,  в  школе балетной, если у девицы какой перспективной начнет  лет в двенадцать-четырнадцать ну, там, сиськи чересчур отрастать или задница, так сразу гормоны пихают, чтоб, значит, затормозить. Ну, кому-то ничего, вроде как с гуся вода,   и рожают потом, и все. А у кого-то сразу кирдык, и ничего уже потом не фурычит. Калечат, в общем, детей. Во имя высокого искусства. А я, как узнал, подумал – ну, раз так складывается, и у нас с тобой все, и с ней вот такая петрушка,  пусть хоть ребенок у нас будет общий. Ей, конечно, не сказал ничего.  А тут вот случайно, по пьяни, проговорился. И все… не могу, говорит, ее больше видеть. Она к ней и с самого-то начала не очень…  Ну ясно – не рожала, не носила, не кормила, и даже кровь не своя…  А тут как услыхала, что от тебя… Она ведь, знаешь, имени твоего слышать не может. Наслушалась  – я ж в первые месяцы все тебя по ночам  звал, потом только перестал.  Но девочка-то чем виновата? Насть, ты чего молчишь?

Я  открыла рот, и сразу обратно закрыла. А что сказать? Оказывается, у меня есть ребенок. Дочка Света, полтора года. Детский сад, памперсы, игрушки…

- Г-ди! Что ж  делать-то теперь…

- Как что? Я же сказал – выходи за меня замуж.

 

*

Это не укладывалось в голове. Ребенок, мой собственный, где-то там, без меня. Г-ди, полтора года, чуть старше Таньки! При нормальном раскладе я б ее еще грудью кормила. И у меня было бы молоко..

Г-ди, я ж ее даже ни разу не видела! Даже во сне, даже на фотографии! Даже не подозревала! Г-ди, Г-ди, Г-ди!

- Игорь, у тебя хоть фотографии с собой есть?

- Полно! – он протянул мне ай-фон.

- Вот, здесь с самого начала, с роддомовских. Я ж сам ее принимал! Ну, в родзале то есть присутствовал. А хочешь, УЗИ первое покажу?

- УЗИ, поди, тоже сам делал?

 - А то!

Ощущение  стремительно мотаемой назад кинопленки. Носатый профиль и пятипалая пятерня на  УЗИ.  Сморщенное красное личико новорожденной. Месячное дитя, осмысленно следящее взглядом за чем-то, оставшимся вне кадра . Пухлый пупс в розовом комбинезоне, втиснутый в автомобильное кресло. Светлые, почти белые волосы, серо-голубые, глубоко посаженные глаза,  носик пуговкой, смешные, лопоухие уши. Уши явно мои.

 -  Я хочу ее видеть! Сегодня, сейчас, немедленно!

- Она же сейчас у моей мамы.

- Хорошо, поехали к твоей маме!

Игорь заметно смутился. Откинул со лба отросшие за последнюю пару недель волосы, потер пальцем переносицу.

- М-м-м. Боюсь, это будет не совсем удобно.

- Почему? Это ведь твоя мама!

- И что? Она ведь нас не ждет. У каждого есть право на свою личную жизнь. Я тоже был бы не рад, если б она чуть что вламывалась ко мне, просто на основанье того, что мы с ней близкие родственники.

- Блин, какие там к черту родственники?! Мама – она ж и есть мама! Или у вас не так?

Игорь чуть усмехнулся, самыми уголками губ.

- Не-а. У нас не так. Я думал, ты в курсе. За  то время, что мы провстречались, ты сколько раз  мою маму видела?

Я прикусываю губу.   Что ж! Значит пришло время познакомиться.

- Не расстраивайся! Зато мы можем поехать сейчас ко мне, прекрасно провести остаток вечера. Ты ведь завтра выходная? Ну и вот! Отоспимся,  устроим себе поздний завтрак, плавно переходящий в обед, и в пять  поедем забирать Светку из садика. Годится тебе такое?

Я задумалась.  Если я сейчас еду к Косте,  во сколько, интересно,  мне нужно встать, чтобы успеть доехать до дому,  в темпе вальса разгрести образовавшийся к тому времени бардак, и в пять оказаться у дома Игоря?   

- В пять, говоришь? Ну хорошо, в пять, так в пять. Тогда встречаемся у вашего гаража завтра без пяти пять, хорошо?

-  Хмм… Ладно, - Ничего не скажешь, держать удар он умел. Сделал попытку усмехнуться, но вышло кривовато. – Как хочешь. Наше дело предложить, ваше дело… - Игорь передернул плечами. Кивнул пробегавшей мимо официантке и щелкнул пальцами, прося счет.

- Сколько? Я заплачу за себя, - заволновалась я, видя, как он вскидывает брови. Ох, и дорогой же тут, наверное, чаек!

Игорь жестом велел мне замолчать.

- Ну, до этого я еще не дошел.

Мы вышли, и он, даже не глянув на свою авиетку,  поплелся провожать меня до метро.

Двигались молча. К ночи поднялся ветер, я зябко поводила плечами, и старалась шагать быстрей, чтобы не слишком растягивать удовольствие от прогулки. Небо заволокло тучами, затянуло смогом,  не видно  было  ни звездочки.

Остановившись под аркой у  входа в метро, я повернулась лицом к Игорю.

- Как ты полетишь-то? Гляди, ветрила-то какой! Может, тоже со мной в метро?

- Заботишься? Беспокоишься? В роль, стало быть, входишь?

- Игорь, не лови на слове! Ты столько всего сказал –   теперь дай обо всем  этом подумать. С мамой посоветоваться, опять же.

- Остришь? Ну, давай, думай. Только не слишком долго.

- А ты меня не торопи! -  я начала уже закипать. Сейчас  как не выдержу, как выпалю ему в лицо всю правду! Что ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какие коврижки не выйду за него замуж!

А с ним так нельзя. С ним надо осторожненько, как с больным.

Тем более, у него сейчас мой ребенок.