*

- Игорь, а у тебя дети есть?

- Хм, насколько я знаю, нет. А к чему вдруг такой вопрос? А у тебя есть?

- А я даже и не знаю.

- В смысле?!

- Ну, в смысле, когда мы только еще пришли из училища, дядь Лева нас всех так агитировал сдавать яйцеклетки, а я тогда так к нему относилась, что, ну понимаешь…

- Понимаю – просто ни в чем не могла ему отказать!

Заморачиваться на эту тему я начала с тех пор, как однажды, заскочив в дядь Левин кабинет и никого там не застав, невзначай наступила на раскиданную вкруг  стола американскую газету Reproduction News. На центральном  развороте запечатлен был поросший зеленою травкой   двор, уютный такой,  с бассейном.  Вокруг бассейна на травке в живописных позах располагалась группа   молодых людей лет 25 +  , активно занятых трепом и барбекью , которое тут же, в уголке, жарил для них невысокий пузатый дядечка в джинсах. Все дружно лыбились в объектив традиционной американской улыбкой.

В тексте под картинкой повествовалось о некоем  докторе Q, каковой в молодости, будучи студентом медицинской школы, сдавал неоднократно сперму, с целью пополнения  скудного студенческого бюджета. Сегодня многие из его детей выросли и, воспользовавшись принятом в их штате правом на получение информации о своих биологических родителях, отыскали своего отца.   Фотография была сделана на ихней семейной встрече,  где собралось 27 человек детей, всего же доктор Q. стал, по имеющимся у него данным  отцом 69 отпрысков обоего пола.

«Г-ди!» - ужаснулась я. – «Да это ж прям  анекдот какой-то!  69 детей! И вдруг все они – ну пусть не все, пусть как в этом случае чуть менее половины – начинают звонить, представляться, рассказывать о себе, просить помощи, поддержки, денег, любви, заботы…»

В тот злополучный день, 5-го октября 202..года из меня, по словам лаборантки Леночки, было извлечено  шесть  полноценных, пригодных для оплодотворения яйцеклеток – так что ж, на мне теперь в какой-то степени лежит ответственность за  жизнь и благополучие шестерых детей?!

Но я как-то совсем не чувствовала себя матерью. Вот ни в малейшей степени!  Может, я монстр какой-нибудь?

Тем не менее, недели три после прочтенья статьи я чувствовала себя как-то неуютно. 

Не то чтоб меня пугало,  что когда-нибудь, лет через 25 , кто-нибудь позвонит, представиться сыном-дочкой и попросит помощи, материальной  или еще там какой.   Нет, меня страшила мысль, о том, что может быть кому-то из них плохо уже сейчас, сегодня, и ему действительно нужна помощь – сию секунду,   немедленно -  но он ведь не может мне позвонить. Потому, что не умеет еще звонить. Не умеет пока говорить. Не знает номера  моего телефона. Не знает, да скорее всего и  не узнает никогда, что именно я – его мама.

Ту ведь не Калифорния . У нас-то ведь другие законы.

Постепенно, как это всегда бывает с печатными материалами, острота ощущения от прочитанного сошла на нет, и я перестала слишком уж заморачиваться по этому поводу. Но нет-нет,  вот как сейчас, например, оно вдруг всплывало.

- Ну, ты у меня просто сверхчувствительная барышня! Яйцеклетки она, видишь ли, сдавала! Дети у нее где-то там есть, мамку зовут, титьку просят! Ночами она из-за них не спит!   Слушай, с такими тонкими чувствами не то что в роддоме  акушеркой, на свете жить противопоказано!  Он же все-тки,  у нас, как ни крути, не белый,  а так себе, разно-серенький, с отдельными радужными вкраплениями. Слышь, ты, кончай уже париться! Какие еще дети – простой биоматериал! Их, может, еще лет десять не разморозит никто! Не, это в тебе гормон бушует. Замуж тебе надо, за крепкого мужика,  и детей чтобы нарожать. Залетишь, вот дурь-то и успокоится.

- Игорь, это что такое сейчас было?  Предложение?

- Да ни Б-же мой! Я ж сказал – за крепкого мужика! Не, меня тут не стояло. Мне  еще интернатуру добивать, в аспирантуру проталкиваться, диссер защищать…

- А я тебе что,  помешаю?

- А ты мне спать не будешь давать! И дети твои – реальные и гипотетические.

 

*

Когда женская жизнь начинается  сумбурно, как, например, моя, становится трудно определить, кто именно был твоим Первым Мужчиной. То есть фигура этого мифического Первого как бы  разкадривается на отдельные эпизоды:  в кого впервые влюбилась, с кем  произошла дефлорация,  с кем впервые испытала блаженство быть настоящей женщиной ( и  вовсе я не  про оргазм, хотя и про него, тоже, конечно. То, что я имею в виду гораздо неосязаемей и огромней) ,   и дальше, дальше, в перспективе –  кто стал партнером по совместной жизни, отцом первого ребенка…

 Лица вдруг начинают мельтешить и расплываться перед глазами, сливаясь в одно, идеальное и недостижимо прекрасное, в коем есть что-то от всех, и что-то еще свое, загадочно-незнакомое. Черты людей, случайно встреченных, в метро или где-нибудь на вокзале, своевольно дополняют образ, делая его пугающе-совершенным. Невозможно встретить в жизни кого-то, в ком есть абсолютно все, чего б ты хотела – невозможно, но очень хочется. И начинаешь вглядываться в прохожих, спрашивая себя: Он? Не Он?

В конце же  концов,  глаза устают,  начинают слезиться, взгляд разфокусируется, и Он с готовностью начинает видеться в любом первом встречном.

                                                      

*

Только тот, кто по-настоящему когда-нибудь уставал, знает какой это кайф, сказав:

- Принеси мне стакан воды!  -   быть уверенным, что тебе принесут, и не придется передвигать гудящие от усталости ноги, перемещаясь к раковине и обратно.

И тапочки к дверям. И кофе в постель на рассвете перед  дежурством – хоть все равно не поможет,  ночью ведь ни фига не спали!

И пиджак на плечи в холодный  день.  И встретить вечером у метро, потому, что не идти же тебе одной в темноте, поздно ведь, и мало ли что.

Только когда интимные отношения уже сложились, и сложились весьма удачно, рискуешь услышать в темноте, одновременно со звуком чужих шагов с той стороны забора по крыше, выдохнутое в ухо нежное : «Ты только не кричи!».  Нет ведь, и не может быть никаких сомнений, в том, что через мгновенье у тебя возникнет  непреодолимое желанье стонать и кричать. Вместо этого приходится вцеплятся ему зубами в плечо. Изо всей силы! Пусть знает!  

Только, когда все уже налажено и отлажено, до запятой и курсива ясно в расписанье друг друга, можно начинать смело спрашивать: «А ты сейчас куда? А потом ты что будешь делать?»

И – высший пилотаж!- «А какие у НАС планы на выходные?»

Конечно, отмечаешь иной раз с недоумением ответы вроде: «Есть кой-какие дела..», но все немедленно сглаживается умиротворяющим: «Но к пол-седьмого я уже точно освобожусь, так что ты подгребай, замутим чего-нибудь вместе!»

Конечно, западло, что так и не объяснился в любви, но кто, с другой стороны, кому сейчас объясняется? В кино если только.

Конечно, странно, что не знакомит с родителями, но с другой стороны, мне и самой не особо улыбается   везти его в Яхромку, и знакомить с мамой, детьми, и всеми случайно оказавшимися на тот момент в доме папами.  В конце концов, какое мне дело до его родителей?  Живут себе где-то там, и пускай живут. Придет время – все поперезнакомятся. Сказал же, что не женится, пока дисер не защитит (ну, или что-то в этом роде сказал, не будем придираться к словам), так чего  париться раньше времени!

И время пришло. И показало.

 

*

Примерно раз в квартал мама устраивает в доме страшный переполох. Она влетает как метеор, и с порога кричит, чтобы все срочно умывались- одевались - причесывались – словом, приводили себя в порядок и  готовились к большому официальному выходу в свет.

Объявляется пятнадцатиминутная готовность. Кто не успел, того мама выволочет как есть!

У дверей ванной сразу образуется давка, у раковины в кухне смертоубийство. Кто-то рвется помыться, кто-то, наоборот, отбивается и его приходится тащить силой. Срываются с вешалок парадные наряды – они у нас вечные, в отличии от повседневных, и, раз появившись, передаются потом  из рук в руки годами. Платье, золотое с воланами,  которое мне купил  десять лет назад в Аргентине папа, носила я, потом Марфа, теперь его носит Варька, и дай Б-г в свое время поносит Танька. Костюм с блестками, купленный Гришке его отцом когда-то в Италии, на международном математическом симпозиуме год назад стал, наконец, впору Ваське. К счастью, детская мода меняется медленнее, чем взрослая. 

Умытые, причесанные, одетые, сами на себя не похожие, мы выходим на улицу. Старшие держат младших, мама дирижирует всеми - только она одна знает, куда мы идем.

Это может быть Большой Театр, может быть Цирк на Вернадского, может быть рок-концерт, или, наоборот, концерт классической музыки в Консерватории, или выставка в Пушкинском Музее, или премьерный показ нашумевшего фильма. Но всегда это что-то страшно крутое, куда все рвутся, и трудно попасть, и приличные, хорошо одетые люди будут попадаться на каждом шагу,  и глазеть на нас, как на клоунов (так, по крайней мере, мне всегда кажется). Но  когда начнется то, ради чего мы пришли - мы увидим картины,  зазвучит музыка, возникнет действо на сцене – мы немедленно забудем о существовании людей вокруг, вообще обо всем забудем, и не вспомним.  Разве что во время антракта, или после, в фойе, когда будем уже совсем уходить, с задумчиво-погруженными в себя, все еще впечатленными лицами.

Где мама раздобывает контрамарки-билеты-пропуски для меня загадка. Но, в конце концов,  человек  она   в своем роде общественный. Так сказать, широко известный в узком кругу.

Я повязывала  Варьке шарфик. Только что закончился премьерный показ новой,  авангардной постановки Лебединого Озера, и мы, как всегда шумной гурьбой готовились вывалиться из стеклянного вестибюля Дворца Съездов, и мама еще обещала потаскать малышей по Красной Площади, и навестить с ними Царь-Колокол, и Царь-Пушку. У нее неожиданно выдался абсолютно свободный день.    

-  Настя, а правда эта девушка  как будто лебедь? – спросила Варька, непосредственно тыча пальцем в объект вопроса.

Я хлопнула ее по руке, но все же обернулась.

У соседней колонны очень прямо стояла очень стройная, чрезвычайно изящная  девушка в маленьком черном платье с красивым тонким лицом и собранными в узел темными волосами. Она и впрямь напоминала  балерину. Девушка нетерпеливо переминалась с ноги ногу и всматривалась куда-то вглубь кишащего в вестибюле человеческого месива – казалось,  вся двадцатимиллионная Москва со всеми гостями явилась  сегодня смотреть балет.

Неожиданно из толпы вынырнул Игорь – в длинном кожаном пальто, с норковой шубкой в руках. Он подскочил к девушке, и ловким движеньем набросил шубку на привычно подставленные плечи. У них так ловко это вышло, что  сразу  стало ясно – эти двое вместе так давно, что успели изучить малейшие движенья друг друга. Это и впрямь было похоже на танец. Я бросила Варькин шарф и уставилась на них, как завороженная.

Словно почувствовав на себе мой взгляд, Игорь обернулся, и вечная самодовольная усмешка на секунду сбежала с его лица.

Но тут же вернулась.

- А, привет! – как ни в чем ни бывало, воскликнул он. – И ты тут!  Знакомьтесь! Это Оля, моя невеста, – представил он. – А это Настя, мы с ней работаем.

- Очень приятно, - чуть низковатым голосом произнесла девушка,  и протянула мне руку с длинными, тонкими пальцами с черными острыми ногтями.

Тут Варька очень кстати дернула меня за рукав: « Настя, шарф упал!» и я только беспомощно улыбнулась: «Очень приятно, но, дескать,  сами видите», и нагнулась за шарфом, а когда выпрямилась, они уже исчезли в толпе.

- Настя, - щебетала Варька, - а правда ведь он ну совсем как принц, а она ну вот прямо как настоящий лебедь, ну  правда ведь, да?

- Правда, Варь, – ответила я, сквозь стиснутые зубы - Только ты, пожалуйста, не вертись, а то я шарф твой так и не завяжу, и он упадет, и на фиг совсем потеряется.

 

*

Весь оставшийся день и часть ночи я силой удерживала себя, чтобы не позвонить, и не начать сходу выяснять отношения. Ведь ясно же, что нет никаких отношений, во всяком случае, в том виде, как я их себе представляла. Нечего, значит,  и выяснять.

Но это легко сказать. Головой-то я все понимала. Но это ж голова у меня умная, а сама-то я   дура-дурой, не лучше Варьки. Самой мне хотелось звонков, встреч, разговоров и объяснений. И продолжения – хоть какого ни на есть продолжения!

 Приходилось, как Варьку, одергивать себя и шлепать по рукам.

Заснула я в ту ночь только под утро, а с утра мне было на смену. И это, в том числе, означало неизбежную встречу.

Игорь подошел ко мне в коридоре после общей пятиминутки, где главврач зачитывал сроки предстоящего закрытия на мойку. 

Я еще подумала: как хорошо! Еще только две недели потерпеть!  А потом целый месяц его не увижу, и успею совсем отвыкнуть.

- Настя! – поскольку я продолжала идти веред, и не останавливалась, он взял меня за плечо и силой развернул лицом к себе. -   Послушай, я  понимаю – ты ждешь от меня объяснений, но надо ли?

-Не надо, - легко согласилась я,  без малейшего желания вырваться,  наоборот, чувствуя, как наспех удовлетворяемая наконец неистовая тоска  по  его прикосновениям заставляет губы разъезжаться в блаженной улыбке. Хотелось уткнуться носом в  его плечо, и немедленно обо всем позабыть.

- Ну вот, я так и знал, что ты у меня умница. Понимаешь, это не имеет к нам с тобой никакого отношения  - на ком я там женюсь через полгода или год, как там у меня  все потом сложится. У нас с тобой есть наше здесь и сейчас, и пока мы вместе, только это имеет значение. Верно, солнышко?

Проблемы у меня с головой! Вот здесь бы и послать ее на хуй, и со всем согласится, и жить счастливо. А там кто его действительно знает! Еще кто кого! Ведь сейчас же он здесь, со мной, а ночная кукушка дневную всегда… Так нет же, не получается!

- А ей ты тоже  все объяснил?

- Ей? Нет, ну зачем же я буду зря огорчать хорошего человека. Я и тебе не стал бы ничего говорить, но раз уж так получилось…

Люди в коридоре оглядывались на нас. Гул голосов отталкивался от стен, заполняя уши, не даваясь вслушиваться в слова. Что-то он еще потом говорил. Я высвободилась, показала на часы, висящие на стене. Работа не ждет, пора бежать, принимать смену. Потом, мол, поговорим.

Но мы не поговорили – на смене все время что-то происходило, что-то требующее немедленных действий, медицинского и прочего вмешательства. Я носилась по отделению, как белка в колесе, стараясь не попадаться ему на глаза, на любое дело  бросаясь, как  грудью на амбразуру. Практически не присела за сутки, так, упала на каталку в коридоре где-то между двумя и тремя, потом опять были чьи-то роды…

Ехать к нему, как всегда после смены, я наотрез отказалась.

Тут он  как бы слегка обиделся:

- Послушай, но я тебе ничего ведь не обещал!

- Ну так и я тебе тоже!

Это было легкое расставание – мы так ничего и не выясняли. Сперва мне удалось этого  избежать, потом Игорю и самому, видимо, уже расхотелось.  

Вначале было очень тяжело, все время тянуло к нему, особенно дома и по ночам, потом на работе ж все время сталкивались. Дядя Лева называл Игоря говнюком, зазывал к себе, предлагал коньячку, совал в карман шоколадки (они и вправду очень даже помогали, когда становилось и вовсе невмоготу, но я старалась не злоупотреблять). Девчонки наперебой давали советы. Пока у нас с Игорем было все хорошо, они завидовали и злились. Теперь же меня все жалели,  утешали и с готовностью  делились всем, что удалось разузнать про таинственную невесту. Она и в самом деле, оказывается, училась в балетном училище. Ее и Игоря родители были из одной компании, у них у обоих отцы – какие-то медицинские шишки.

  Надо же, а я и не знала никогда, кто у него отец!  Выходило, что с этой Олей Игорь вместе еще с детского сада, так что мне изначально ничего не светило.

Откуда девчонки  все это знали, я не вникала. Я вообще, будь на то моя воля,  с радостью отказалась бы  от всей этой информации.

Обоим нам выпало дежурить в новогоднюю ночь – волшебное время, когда сословные перегородки в родовспомогательных  учреждениях  стираются. Ближе к полуночи в  ординаторской, куда в   обычное время акушерки и санитарки заглядывают разве что мусор вынести или полы протереть,   сдвигаются воедино столы, заставляются выпивкой и закуской и возникает   благостная атмосфера  всеобщего братанья.  Если, конечно, нам подфартит и кому-нибудь не приспичит рожать именно в последние мгновенья уходящего года.

Но нам повезло. Ночь была тихая, и родов было немного. Ближе к двум кто-то отыскал в нете подходящую музыку, начались танцы. Когда Игорь пригласил меня, я не нашла в себе сил отказаться. Хотя знала уже, что свадьба его назначена в конце января – мы всем отделением скидывались им на подарок.

Мы и еще две пары кружились на крошечном пятачке. От вина и усталости  меня немного развезло. Было так уютно расслабиться в его привычных объятиях и,  подчиняясь его движеньям, чувствовать, что он куда-то меня ведет, а от меня самой ничего не зависит… 

- Ты дурочка, - прошептал он с упреком. – Мы потеряли целый год!  Сама-то хоть иногда жалеешь?       

- Иногда жалею, - послушно откликнулась я. – Но только иногда. И потом – уже все, проехали. Чего теперь вспоминать? Желаю тебе счастья. И Оле.

- Спасибо, – он чуть поморщился. - Настя я бы хотел, чтоб ты знала – для меня, все,  что у нас с тобой  было, ну .. для меня все это тоже  не просто так…. ну, то есть,  я бы не хотел, чтобы ты  думала...

- А чтобы ты хотел, чтоб я думала?                              

Он запнулся, подбирая слова, но тут, весьма кстати, затрезвонили из приемника, чтобы второе акушерское ( представленное, в данном случае, в моем лице ) шло скорей забирать свою роженицу. Новый год наступил, праздник кончился, всем было пора по своим местам.

                                                        

*

- Ну как отдежурил?

- Роскошно! Два тазовых, потом мужика одного прокесарили –  монитор у него какой-то стремный был, решили не рисковать, еще под утро кровотечение какое-то мерзопакостное у одной бабы  – в общем, не скучно было! А ты не рановато  сегодня? Случилось что?

- С  поездом подфартило.

Складывая одежду в  свой, самый дальний от входа, я слышу, как то и дело хлопает дверь, пропуская спешащий  на работу народ, вздрагивают в воздухе клубы дыма,  все в спешке раздеваются, пересмеиваются, перебрасываются словами.

- А мой-то, знаешь… (шепот, смешок) Насилу вырвалась!

- Да ты че? Грех-то какой! Перед самой сменой!

- Ну вот, если теперь что не так, сразу будем знать, кто виноват.

- Да ты что болтаешь, Дашка! Типун тебе на язык, прикуси три раза!

С утра в отделении вечно толчется масса народу: акушерки, процедурная сестра, детская, старшая, интерны, практиканты и ординаторы. С утра дядя Лева делает обход, а мы гуськом следуем за ним. Из палаты в палату, из бокса в бокс, каждый со своей ручкой и  блокнотиком. Кто покруче - с планшетом, но я так не люблю. Планшет, на мой взгляд, плохо предсказуем, информация из него может в любое мгновенье исчезнуть. А в нашем случае это может привести к необратимым последствиям.

С утра проводятся плановые процедуры и операции. С утра готовятся выписки, принимаются на плановую  госпитализацию пациентки. С утра читаются лекции, проводятся длинные собрания и короткие пятиминутки. Собираются консилиумы, ставятся зубодробительные и неудобопроизносимые диагнозы, выносятся заключенья по поводу. Бесконечно распивается чай в сестринской – все время кто-то забегает, щелкает кнопкой , плещет кипяток в чашку с заваркой, и тут же зачастую отставляет стакан со свежезаваренным чаем в сторону – надо бежать, потом, потом, что-то еще до делать…  Поэтому на столе всегда стынут  три-четыре стакана – готовая декорация  сцены  безумного чаепития.

Часам к двум отделение постепенно стихает. Лишние удаляются, остается лишь необходимое для должного функционирования количество народа:  две акушерки, детская сестра и дежурный врач. Иногда акушерка одна – вторая больна, и некем сегодня ее заменить. Иногда дежурный врач есть только в родблоке: «Ты позвони, если что, он спустится». Круглосуточный педиатр – вообще редкий, вымирающий  вид. Он обитает в отделении детской интенсивной терапии, но иногда его и там не удается найти.

Иногда я одна на весь огромный этаж, и только где-то в самом конце слабо светится окошко детской палаты. Иногда мне кажется, что я осталась одна во всем мире.

Не считая, конечно, пациенток – беременных, рожениц и родильниц. Впрочем, по ночам они, как правило, спят. Если, конечно, не рожают.  Да и потом – это же не они со мной. Это ж, наоборот, я с ними. Ну, в смысле, я за них отвечаю.