*

Кровь. Все время кровь. Потоки крови захлестывают колени, медленно с трудом, я иду по  кровавой реке, против  течения, и все время яркий свет в глаза,  руки в подсыхающей крови,  сухая корка брызг на лице, на носу, вокруг глаз, точно веснушки… Шум крови в ушах, металлический привкус во рту. Запах крови везде, на всем, к чему прикасаешься, на всем, что только есть на вокруг.

Столько крови не смыть, от нее уже не отчиститься никогда, она на одежде, на обуви, везде-везде. – темные, бурые пятна.

Нет смысла уже ни смывать, ни отстирывать, ведь все равно же завтра опять, и послезавтра, и вообще теперь всегда…

Алый отсвет на стенах туннеля, а впереди – розовый свет зари.

И – знакомый уже, дикий, звериный крик

- А-а-а! Помогите! Кто-нибудь, помогите!

- Поможем-поможем – автоматически отзываюсь я, еще не вынырнув до конца из кроваво-красной пучины сна.

И что за напасть! С тех пор как пришла сюда, все время снится кровь. Даже дома.

- Дыши. Медленно дыши – вдох-выдох, ну, вдох-выдох, вот молодец! А теперь потужься – так, так, еще разок…Ну вот и все!

- Все? – С надеждой обращенные ко мне глаза вновь затуманиваются паникой. – Ой, а почему оно… шевелится?

Да, кажется все пошло не совсем как задумано…

- Это? Это ничего. Не обращай внимания. Это так,  рефлекторно.

 

*

- Боже, как все это скучно! – Хорошенькие кудряшки Маргариты Алексеевны выбились из-под шапочки, пунцовый ротик, как всегда, тщательно накрашенный,  (точно сейчас не три часа ночи, а белый день на дворе), приоткрылся в маленьком  зевочке.  – Будто вы сами не знаете что делать,  будто не видите, что он все равно помрет,  не  через полчаса , так  через час. Что мне с ним делать – то, ведь не в реанимацию же отсюда тащить, в самом  деле. Смешно!

- Что-что! –  Марью Антоновну, врача-гениколога , мощную, почти квадратную сорокалетнюю тетку, не так-то легко было сбить с толку. – Да что хотите, то и делайте! На то вы и педиатр. Нас-то это уж по любому никак не касается. – и она демонстративно сложила на груди руки. 

-  Да  что вы как в первый раз ! Ну  заверните его в тряпочку какую-нибудь, и пристройте где-нибудь в уголочке! Ну  что, прям детский сад какой-то!  Это  ж заливка! Вы что, Марь Антонна, котят никогда не топили?  Ну для чего его таскать взад-вперед,  ну подумайте сами? Ну раз уж вы тут все такие гуманисты, так и дайте  человеку умереть спокойно, без суеты.

-  Вот именно спокойно – в тепле и под кислородом. Я ж вам не интубировать его предлагаю, в конце-то концов!

-  Г-споди, да было бы чего что интубировать!

«Хоть бы она  Б-га поменьше бы поминала, что ли!» -   взмолилась я про себя. У меня на ладонях  -- вот уж буквально – на одну положу, а другой прихлопну!  –  лежал и еле дышал крохотный, чуть больше  упомянутого котенка мальчик.. Сердечко билось прямо  между большим и указательным пальцем.

Ему  всего-то было пятнадцать минут отроду, а его уже успели измерить , взвесить ( 33 см, 1600 грамм) и признать негодным для жизни.  

Больше всего на свете мне хотелось сунуть эту кроху к себе за пазуху и греть, греть его там своим собственным телом, как греет наседка цыпленка, дабы хоть таким способом возместить ему  материнскую утробу, из которой он был так резко и необратимо извергнут.

-Тем более мальчик! Мальчишки, они  ж вообще не живучие! – педиатр так сильно поджала губы,  что рот ее на миг превратился в какую-то щель в лице. – Да и не нужен ведь никому! Ну,  вы-то уж, Марья Антонна,  в самом-то деле! Взрослый человек, а ведете себя хуже  Насти! – и она кинула на меня исполненный презрения взгляд.

Несмотря на трагичность момента, я тут же мысленно показала ей язык. Дура! Думаешь, если ты врач, а я всего-навсего акушерка, так уже можно в меня и пальцем тыкать! А вот я зато умею читать по-английски, по-немецки, по-французски, а если поднапрягусь то еще и по-итальянски, а у тебя, небось, в дипломе средний балл «три с половиной»,  гы-ы-ы.

- Знаете что, Маргарита Алексеевна, -  повысила голос в конец разъяренная гинекологиня,  - уж вы как хотите, а  нет такого закону,  чтобы плоды в род блоке по углам валялись.

– Ну хорошо, раз уж вам всем так хочется... Тоже мне, родблок, сказала б я вам! Вот что,  Настя, отнеси это в вашу детскую, и кинь там на какой-нибудь пеленальник, к дверям поближе . Самой ведь через  какой-нибудь час  выносить придется , так чтоб  уж тебе  далеко не бегать, ноги свои поберечь.... - И, уже выйдя за дверь, удаляясь по коридору -  Делать вам больше нечего, устроили среди ночи беготню  взад-вперед!

Проводив победоносным взглядом поверженного врага, и выждав, пока окончательно не смолк в гулкой тьме коридора отзвук цокакающих каблучков, Маргарита Антоновна набросилась, наконец, на меня:

- Настя, что это еще за фокусы?! Это что, первое в твоей жизни прерывание в позднем сроке?! Ты вчера родилась? Я тебе объяснять должна, что от тебя требовалось? Ведь она ж, по сути, права, эта стерва крашенная!  Имей в виду, это первый и последний раз я из-за тебя в таком положении оказалась, больше я  такого не потерплю!  И ведь это еще только начало!  А  если он и впрямь доживет – ну хоть до утра,  ведь придется еще, не дай Б-г, с родителями этой идиотки объясняться,  И что мы им скажем?!  И ты хоть представляешь, кто там родители?! Должна ж соображать, не просто же так она к нам попала. Да как вообще такое могло произойти не понимаю?!  Ты что, не в курсе была, зачем она к нам поступила?

- В курсе.

- Тогда как  это вышло?

- Но ведь по обменной там 25  недель, а по жизни как бы не все 30!

- И чего? В первый раз у тебя такое? Или ты первый день работаешь? Который год всем отделеньем натаскиваем, и ты до сих пор не знаешь, как действовать в таких случаях?

- Вообще-то нет, - честно говорю я. Нет, ну правда, за все четыре года училища нам ни разу как-то не объясняли, как именно надо действовать во время родов, чтобы не дать плоду выжить. К слову, что ли, как-то не приходилось. Все как то больше наоборот…

- О Г-споди!  - вздыхает Марья Антонна. – И послал же Ты на мою голову! Чему вас там только  учат, что вы все потом стерильные какие-то получаетесь. Ладно уж, отнеси это куда сказали.

И не вздумай роженице, как очнется, рассказывать, что у нас тут за накладка вышла...

 

*

Я несла его на руках по темному коридору, и чувствовала, как  все тише и тише бьется под пальцами крохотное сердечко, все реже и реже поднимается крохотная грудка, чтобы сделать вдох. Или это  мне так хотелось?  «Сейчас... сейчас.. он просто заснет на моих руках, и может так даже лучше, конечно лучше, ведь все-таки я же люблю его, и наверняка он же это чувствует, наверняка ведь они все-все чувствуют, такие маленькие...»

Внезапно ребенок широко распахнул  глаза, показавшиеся непомерно огромными на таком крохотном личике  и серьезно, как будто  совершенно осмысленно  посмотрел на меня. Сквозь сизую младенческую дымку мне почудились какой-то совершенно недетский взгляд – темный, глубокий, все понимающий.   Такой прям совершенно осмысленный взрослый взгляд – такой, какого у него никогда не будет, не успеет попросту быть .

Я тряхнула головой, отгоняя абсолютно лишние, непрошеные мысли .  Нет, ну вот же уставился! Нормальные, жизнеспособные, доношенные младенцы так никогда не  глядят! Мало  что ли  я их   навидалась!  А этот – ну правда,  будто все понимает.

У нормальных младенцев глазки сизые, бессмысленные, чаще  сонные, иногда перепуганные. И они никогда так не смотрят прямо на тебя – они вообще не умеют  еще  фокусировать взгляд . Они ведь и мир-то  вокруг себя видят сперва малюсеньким  и вниз головой перевернутым..

И какой же он все-таки  длинный, этот наш коридорище,  длинный и темный, и какой низкий здесь потолок,  прям над головой нависает, точно вот-вот раздавит… А ведь со стороны, глядя на наш Институт, этакое чудо из стекла и бетона, одно слово – мечта Корбюзье,  ни в жизнь  не подумаешь, какие катакомбы скрываются в его недрах.

 

*

Вы себе просто не представляете, с каким облегчением я нырнула, наконец, в детскую! Даже темнота здесь другая какая-то – теплая, уютная, переполненная детским дыханьем Ох, как же здесь, наверное, ночью спится! Конечно, если дети не примутся все вместе наперебой орать.

И чего я, дура , не пошла в свое время в детские сестры?

- Люда, ау! Я тут тебе…. Хмм…подарочек принесла.

Вспыхнул ночник. Люда,  - длинная, ширококостная , добродушная  - сонно потянулась и  уселась на своем  топчане. С трудом разлепляя  белесые ресницы,   вопросительно уставилась на меня:

- Ну что там у вас?  Неужель родил кто-нибудь? А с вечера ничего вроде не предвещало.

- Да как тебе сказать… Скорей уж скинул.

Вдвоем мы несколько минут молчаливо созерцаем крохотное, нелепое нечто, лежащее у меня на руках. Малыш, в свою очередь серьезно смотрит на нас, мудрым  своим, тяжелым, сверхчеловеческим каким-то  взглядом.  Живой.  Стучит у меня под  пальцем сердцем. И дышит. Дышит сам. И катитесь  вы  все подальше со своей интубацией!

-  Н-да... Уж, подарочек так подарочек! Кто ж это так расщедрился?

-  Да ну, малолетка какая-то, школьница еще, семнадцать лет.

-  Вот ведь шалава! А у родителей-то, небось, денег куры не клюют, раз сюда пристроили избавляться.. Ой, а смотрит-то, смотрит-то как! Прям, можно подумать, понимает!  И сколько тут?

- Тебе чего – грамм или недель?

- Ну.. скажи уж и то, и то.

- По документам двадцать три –двадцать пять, а на вид… ну, сама  видишь. А весу в нем кило шестьсот  грамм с копейками.. Короче,  Маргарита  твоя велела  кинуть где-нибудь у вас тут на пеленальник, и забыть.

-  Добрая женщина. Пеленальника не пожалела. ...

Уложенный на  пеленальный стол, он слабо шевельнул ручками и едва слышно пискнул. Несколько минут я тупо стояла над ним. . Щелкнула выключателем инфракрасной лампы  и наблюдала, как в тепле ее лучей младенец постепенно  стал согреваться и слегка порозовел. Пристроила ему на лицо маску, повернула кислородный кран.

Я  чувствовала себя не в силах вот так вот просто  развернуться и уйти по своим делам, хоть и знала заранее,  что все это бесполезно.

Было такое чувство, что бросить его здесь одного, вот так, просто, вроде как предательство.

Однако и сделать вроде  больше ничего нельзя, я свое  уже сделала – приняла, принесла, положила, обогрела...

Возникла дикая мысль – а что если все-таки  его за пазуху, и бегом с ним, домой, к мамке, уж мамка бы моя наверняка что-нибудь бы сделала, уж она б придумала что-нибудь, она у меня такая...всем мамкам мамка!

Люда, сочувственно засопев, тронула меня за плечо.

- Ладно Настя,  чего ты ! Да ежели тут все  так  к сердцу брать, умом рехнуться можно...да ты чего, подруга, плакать собралась, что ли?!

Я самым что ни на есть позорным образом хлюпнула носом.

-  А ну, сейчас же возьми себя в руки! У тебя  почти вся ночь впереди, как ты работать будешь?! И вообще – мало ли еще что!  Насть! Да  может,  он еще и выживет! Чем черт не шутит! Я тут, за столько-то лет,   знаешь сколько чудес навидалась! Правда-правда! Рассказать кому – не поверишь!  Раз случай был – труп в холодильнике оклемался и заорал! И вообще, Насть,   мы с тобой давай   сейчас - знаешь что? - мы его с тобой давай его сейчас окрестим.

- Чего?!

- А вот того! Надо ж, в конце концов чтоб все было по-людски! Чего ему, в самом-то деле нехристем-то помирать.

Из крана над раковиной в углу детского бокса Люда набрала полную пригоршню воды и  побрызгала ею на малыша  и немного неуверенно, запинаясь,   с  чувством проговорила:

- Крещается во имя Отца и Сына и Духа Святого раб Б-жий Алексей!  - , и тот час же, полуобернувшись ко мне выдохнула : - Ну как , полегче на душе стало? То-то!

- Люда...  а почему вдруг Алексей?

-  На Алексия, человека Б-жия, вчера день его был.

Люда у нас девушка серьезная, по выходным в церковь ходит.

Мы немного помолчали, действительно ощущая некое подобие  умиротворения. Ребенок спал. Не умирал, а нормально себе спал. Спокойно, просто, как все новорожденные. Конечно, откуда ему было знать, что его не хотели, что его убивали…

-Уходить тебе отсюда надо, Настя, – с чувством произнесла Люда. – Ну, посуди сама, если ты над каждым плодом  убиваться так будешь! Уходить. Ну, может, не из Института вообще, но уж с нашего-то этажа точно. Ты что ж думаешь, последняя это у тебя заливка? И что, ты их всех спасать собираешься ? Может, еще и приют для бесхозных плодов где-нибудь тут, в закуточке организуешь?  Нет уж, уходи, пока не поздно,  от греха подальше – в послеродовое там, иль  в патологию беременности. А то вообще – чем  черт не шутит – переходи на пятый этаж, к мужикам! А что – ты молодая, красивая, образованная, на всяких там языках иностранных чешешь, как на родном,  там такие как раз и нужны!

- Да ты что, Люда?! – я возмущенно оттерла снова набежавшие на глаза слезы. – Я же акушерка! Я же … роды хочу принимать!

- Эка загнула..Роды. Роды я понимаю. Но  это ж в род.блоке. Туда разве пробьешься? А у нас-то – сама видишь. Обсервация. Если одни человеческие роды за сутки - уже, считай,  праздник. Вот у меня тут  пятеро сейчас спит, так и то из них один даун, а другой отказной.  А так-то  больше заливки блядские.  Скажешь, нет?

Я промолчала.

В свете сегодняшних-то событий, мне начало вдруг казаться, что мама-то, похоже, была права.

Черт, как же я ей расскажу-то  теперь обо всем об этом?!

 

*

Стремительно надвигалось утро. До пересменки предстояло провернуть столько дел, что ни на какие  посторонние мысли  и переживания  времени просто не оставалось. Сделать уколы тем, кому назначено. Раздать всем градусники, потом отобрать и отметить температуру. Померить беременным давление.  Взять,  у кого надо, кровь,  отнести  в лабораторию. Сдать инструменты на стерилизацию, предварительно  обеззаразив в дезрастворе и упаковав соответственно инструкции. Вымыть процедурку. Убраться на посту. В сестринской поставить чайник, чтоб был горячий к приходу смены. Умыться, причесаться и вообще привести себя в приличный вид, дабы выглядеть не хужее тех, кто пришел только что из дому.

В остававшиеся полминуты следовало наскоро обдумать,  как я буду отчитываться за прошедшие сутки… Впереди маячили три утренние конференции, или, в просторечии «пятиминутки». На первой, своей, я рассказываю старшей акушерке и своей сегодняшней сменщице более-менее все как есть,  и  вместе мы договариваемся, что и как я буду говорить врачам отделения.  На второй, общеотделенческой,  врачи нашего отделения  выслушивают  мой отчет и все сообща решают, что и  как говорить на третьей - общеинститутской .

В первое время я часто путалась и ошибалась, к общему ужасу выпаливая на общеинститутской «пятиминутке» как раз то, о чем следовало умолчать. Но это было давно. В конце концов, это  не так уж и сложно – понять кому, что и как говорить.

Но вот в предбаннике глухо хлопает дверь, и раздаются деловитые шаги. Стало быть, появилась  моя сегодняшняя сменщица  Лизка. Она  толстенькая,  добродушная. Похожа на медвежонка – круглые щеки, маленькие, чуть припухшие глазки, пухлый рот бантиком. Вся такая уютная и домашняя. Мужики наши – что врачи, что ординаторы, вечно норовят зажать ее где-нибудь в уголке и потискать. Она при этом всегда так забавно попискивает – не поймешь, не то хихикает, не то вырывается.

Иногда я ей завидую – со мной  вот в голову никогда никому не придет так  обойтись. Да и вообще я мужчин, похоже, ни в каком смысле не привлекаю. На улице они никогда не оборачиваются мне вслед,  на работе представители противоположного пола обращаются ко мне подчеркнуто безлично: типа прими-подай. Тот же Игорь…  

Зимой, на улице, когда коса у меня под шапкой, издалека люди  часто окликают меня: «Эй, мальчик!»

На работе, конечно, другое дело. Моя нахальная льняная копнища, толком не укрощаемая никаким лаком для волос, жутко раздражает нашу старшую. Только и слышишь: «Настя, причешись! Настя, пригладь волосы! Настя, акушерка должна быть аккуратной!». Время от времени  она  прозрачно намекает, что, дескать,  с такими волосами единственный выход- побриться налысо. Ага! Чтобы все увидели мои острые оттопыренные уши!

- Насть, привет, как сутки прошли?

- Если честно, Лизка, отвратно.

- А что так?

- Да кошмарный сон! Заливка эта ваша позавчерашняя типа, можно сказать, выкинула. Только вот там никакие не двадцать четыре, а все тридцать  оказалось. Натуральный, можно сказать, живехонький младенец.

- Да ну!  И чего ты сделала?

- Вот тебе и ну! Да ничего не сделала, в детскую отнесла. С педиатричкой из-за этого  поругалась, Марья мне потом еще пистон вставила.  До сих пор живой, кстати, хотя его даже  в кювез не переложили.

Лизка  смотрит на меня как-то странно, хмыкает, но молчит. Я перевожу дыханье, и продолжаю:

- Ну и по мелочи,  так сказать. Одни домашние роды, один выкидыш после ЭКО. Тетку ужасно жалко, плачет –разливается. Вроде это у нее не первая уже попытка.  В платном боксе вчера с утра роды были, но это не я принимала, свою кого-то позвали. Оплата там  по высшей категории идет, предупреждаю – забегаешься на звонок скакать.

- По высшей категории? А чего тогда вдруг к нам.?

-  А  куда ее еще? Там и сифилис, и триппер. 

-  Шутишь! Все сразу?! Как это она так? Блядь, что ли, чья-нибудь?

Я не успела ответить. Кто-то резко схватил меня за плечо и развернул к себе.

-  Настя! А ну быстро рассказывай, чего  натворила?

 

Так. Кажется для меня на сей раз пятиминутка начнется прямо здесь и сейчас.

Вообще-то она хорошая, наша Старшая.  И ко мне с самого начала относилась нормально, хотя и ругалась чуть что почем зря, и не особо цензурно, но всегда приговаривала, что это, мол,  для моей же пользы, и что я,   вообще-то  неплохая,  она, мол, чувствует что из меня еще выйдет толк. Поднатаскать бы только маленько, дак ведь  времени ж нет никакого  натаскивать,  ладно уж, по ходу дела как-нибудь.

Когда  она принимает роды, я могу хоть  час простоять у нее за плечом, не дыша.   Именно наблюдая за ней, я окончательно убедилась, что мама абсолютно неправа – акушерки они всегда акушерки, будь они хоть домашние, хоть дикие. Другое дело, что бывают хорошие, а бывают плохие. Но это уж как везде.

- Ну как же так, Настя, ну как же так?! Я считала, ты взрослая девочка, доверила тебе отделение (можно подумать – у нее был выбор, особенно когда повальный грипп и половина народу на бюллетне !)  а ты, оказывается, совсем младенец,  с простой заливкой справиться не смогла!

- В смысле как не смогла? По-моему все благополучно, все живы, все здоровы, какие ко мне могут быть претензии…

Я говорю это мысленно, ведь не такая уж я,  в самом деле,  идиотка, чтобы не понимать –то-то и оно, что все живы! На меня понадеялись, мне поручили серьезное дело – убить ребенка, а я вот так  всех подставила… 

- Нет, ну ты поставь себя на мое место, вот сейчас придут родители этой девицы – и что мы им скажем? Поздравляем, у вас родился внучек, прелестный мальчик, очень похож на дедушку, на Вас, то есть!  Или что – мне самой  сейчас пойти в детскую и как-нибудь по-тихому его придушить? Да уж правильнее было б тебя послать ( я на секунду  замираю от ужаса), твоя ведь недоработка!

Видимо ужас-таки нарисовался у меня на лице, потому что старшая только рукой махнула -  мол,  что с  тебя взять, иди уже... сама знаешь куда.

- Больше происшествий не было?

Я отчаянно мотаю головой.

- Ну хоть на том спасибо. Ладно, иди домой, как-нибудь попробуем тебя выгородить. Лучше тебе сейчас врачам на глаза не показываться. – И, уже в сторону, с нескрываемым сожалением,- И ведь хорошая, в сущности, девка, толковая, учили-учили.  Вечно так – учишь их, учишь – потом все коту под хвост.

Я похолодела. Похоже было, что моя работа здесь подошла к концу. На моей памяти такое уже бывало.  Той давней осенью, три года тому назад,  нас в отделение пришло четверо, но две мои товарки отсеялись как-то быстро, сами собой – одна просто сломалась, не выдержала работы сутками, другую ужасал сам процесс родов, и она через пару  недель по-тихому свалила в ЭКО.  А еще одну просто «ушли».  На моих глазах, и я ничем не смогла помочь. Да, честно говоря, не очень-то и  пыталась – боялась оказаться следующей. Но  обошлось.

Лизка – она на год старше меня - рассказывала, что и с ними также было. Берут трех-четырех из  выпуска, а остается в лучшем случае одна – кто сам уходит, кого просят по-хорошему. 

Как видно, в нашем случае не останется ни одной.

Жалко – столько уже отпахала, привыкла. И чего теперь делать – проситься к мамке в клуб? Вообще-то она уж сколько раз намекала…

Впрочем, до конца месяца можно особо не париться – все смены расписаны, все роли распределены, кого она вдруг, с бухты- барахты, сыщет мне на замену?

Как же меня достал этот коридор! Какой же он длинный, и какой же зеленый! И кто только придумал, что зеленый свет успокаивает?!                           

По дороге свернула в детскую.  Виновник моих бед   мирно спал, теперь уже как белый человек, в инкубаторе. Люда  с утра покормила его через зонд и  сменила ему подгузник. Она приобняла меня, похлопала по плечу – мол, не горюй, Настя. Ну что, ну даже если чего,  да черт с ней, с этой работой, не по тебе она все равно! А так-то ты молодец, и Алеха твой еще, глядишь, выкарабкается, вырастет, придет к тебе, и скажет «спасибо»! А что, ты ж ему, можно сказать, вторая мамка, крестная!

 

*

- Не, ну я чего-то не догоняю! 

Сергей сидел на подоконнике и болтал над Москвой ногами. Москва мигала ему снизу разноцветными огоньками,  гудела гудками разной громкости и высоты, дышала смогом, сигаретным дымом и выхлопами, и при всем при этом выглядела вполне дружелюбной.

- В чем-ты его носить-то станешь? У тебя ж матки нет? Или они донорскую какую на такой случай вшивают? От мертвой бабы, ну, или там добровольно-принудительно отказавшейся?

- Серый, не пори чушь! Сам же когда-то предложил, и сам же сейчас битый  час сидишь на моем окне, в моей комнате и говоришь мне гадости. Как-то не комильфо, не находишь?

- Но кто ж знал, что ты в самом деле попрешься себе ребенка заделывать? Вот уж действительно, заставь дурака Б-гу молиться… Не, ну все равно, я не понимаю…

- Не понимаешь – открой ихний сайт и прочти. Там все очень даже доходчиво объяснено. Как раз для таких…умных и развитых людей, как ты.

- Да смотрел я там! Длинно,  занудно, и такими словами, что никакого терпенья не хватит вникать. Ты мне лучше на пальцах объясни. Как не шибко продвинутому пользователю.

- Ну, что, что тут может быть непонятного! Ты ж биологию в школе учил? Вот, смотри, открываю, видишь, большими буквами, по-русски  написано: «Основная идея базируется, на том, что отдельные клетки эндометрия, то есть внутреннего функционального слоя матки,  при помощи специального сканирования визуализируются  в любой части тела млекопитающего, независимо от пола. Выделенная культура данных клеток  культивируется на питательной среде, и впоследствии используется для выстилки   внутренней поверхности  искусственно формируемого посредством  эндоскопии так называемого перитониально-брызжеечного кармана. В эту искусственно созданную и выстланную эндометриальным слоем полость вводится эмбрион. Одновременно в организм как парентерально, так и пер ос,  постоянно поступают и поддерживаются на должном уровне в кровотоке соответствующие гормоны, обеспечивающие пролиферацию клеток  децидуальной оболочки.  При  наличии благоприятных условий далее естественным образом последовательно происходят нижеследующие процессы:  плацентация,  формирование плодных оболочек, созревание и развитие плода, практически ничем не отличимые от таковых в женском организме.  Кровообеспечение плода осуществляется сосудами плаценты. Венозный отток происходит…»

- Все хватит, сейчас у меня башка лопнет! И  это, по-твоему, русский?  А мы с тобой тогда что,   по-иностранному, что ли чешем?    Я лично ниче не понял: карман  тебе  к животу пришьют?   И будешь ты у нас, типа, не Костя, а кенгуру?

- Типа. Только не снаружи пришьют, а изнутри. Такую как бы матку искусственную соорудят.

- То есть в каждом, получается, мужике, если как следует покопаться, сидит своя собственная баба?  И все мы, можно сказать, гермафродиты?

- Можно сказать. Только зачем?

- И верно. Такое если вслух кому сказать, можно ведь и огрести  не хило. Да, теперь понятно, почему  таким языком написано. Для конспирации. Чтоб  дебилы всякие не читали.

 

*

Дебилы, к сожалению, все равно читали. Ну, или им кто-то переводил.

Подходя в очередной  третий четверг  к чугунным воротам Института, Костя был встречен небольшой – человек 20-30 группкой людей с плакатами типа: «Не позволим педерастам завладеть чистыми и невинными  детскими душами!»  «Не дадим гомосекам изгадить генофонд нации!» и даже: «Выбей ублюдка из поганого живота мужеложца!».  В основном это были неопрятные, плохо одетые и не  совсем трезвые на вид люди, мужчины и женщины средних лет и чуть старше. 

Чуть поодаль стояли  крепкие бритоголовые парни в кожаных куртках и с металлическими цепями в несколько рядов на шеях и на запястьях. При них было несколько стильных, вызывающе накрашенных девиц в мини юбках. Когда Костя проходил мимо, одна из них вызывающе свистнула, а  когда он, чисто рефлекторно, обернулся на свист,  показала ему средний палец.

Руководил действом прилично одетый мужчина лет сорока. Он стоял на каменном основании ограды и с этого возвышения зычным, хорошо поставленным голосом толкал всякие зажигательные речи, типа:

- Россияне! Православные! Сколько можно терпеть это издевательство! При  попустительстве  государства, правительства, на наших с вами глазах,  в  этом псевдонаучном заведении под видом лечения ежедневно ставятся опыты на сотнях ничего не подозревающих людей!  Растлеваются и педерастируются еще до рожденья невинные детские души!  Пока мы с вами молчим, здесь, за запертыми дверьми секретных  лабораторий, производят противоестественные кровосмесительные  эксперименты,  генное модифицирование человеческой ДНК, надругательство над душой и плотью русской нации! Конечной же целью  этих экспериментов, о которой нам, конечно, не говорят, является не что иное, как искусственное выведение в пробирке Антихриста!   Друзья! Задумайтесь! Не дайте отвести себе глаза наукообразной чушью, коей потчуют нас продажные СМИ и безответственные блоггеры! Нет, заручившись поддержкой мировой общественности, мы с вами, плечом к плечу…

Не вполне понимая, как  вменяемые с виду люди могут слушать, а тем более произносить вслух такой явный бред, Костя, тем не менее, не стал рисковать, и сразу от остановки  двинулся не к воротам, а к маленькой, отстоящей далеко от центрального входа боковой калиточке.

Он старался идти уверенными и не чересчур торопливыми шагами, но,  тем не менее что-то в нем привлекло внимание скинхедов.

- Эй, пидор, ты куда это намылился?! – выкрикнул неожиданно высокий мальчишечий дискант. Костя инстинктивно втянул голову в плечи, и не оглядываясь продолжил движение. Что-то  пронеслось по воздуху в его сторону и ульнуло в ближайший сугроб. Костя скосил глаза, и с облегченьем увидел, что это был всего лишь снежок .

- Оставь его, Санек, не видишь что ли, нормальный парень. Мать может проведать пришел или там сеструху. Или девушку свою даже,- пробасили за спиной добродушно.

- А чего тогда с этого входа? – не унимался дискант.

- Да ладно, может ему так ближе. И вообще, что тебе за дело, главное, не пидор он, точно те говорю.

- А ты как знаешь?

- А ты поживи с мое, сам их будешь за километр чуять. Я те вот что скажу…

Голоса за спиной отдалились,  сделались неразличимы. Костя шел к дверям, думая о том, что ладно, сейчас ведь еще ничего, но что ж он будет  делать потом, через несколько месяцев, когда все станет заметно…  Как будет ходить по улицам, заходить в магазины, ездить на автобусах и в метро? Как ходят другие?

Может, если подобрать какую-то свободную,  скрывающую одежду. И вообще, может ему повезет, и живот окажется не слишком большим?

Отдавая секьюрити рюкзачок на досмотр,  Костя спросил, как бы невзначай:

- А что, они тут часто бывают?

- Да кто они-то?

- Ну эти, с плакатами.

- А, эти. Не-е, нечасто. Хотя в последнее время вроде как  активизировались. Ну это понятно – выборы ж на носу. 

- А вы чего смотрите?

- Мы? А при чем тут мы? Они ж  там, за воротами, а мы здесь, внутри. Да и вообще они  безобидные,  болтают только.

- Ага, безобидные.  Особенно эти, с цепями которые. Прям на мордах у них безобидность эта прописана. Большими буквами.

-С цепями? –  искренне удивился охранник. – С цепями вроде раньше не было. С плакатами только.

 

*

Она выписывалась. Боль и напряжения родов настолько искажают черты лица, что, случается,  утром не сразу узнаешь тех, с кем накануне провозилась целую ночь. Через пару-тройку дней тем более. Другие люди. Невозможно поверить, что эта вот надменная ухоженная дама металась по кровати, кричала,  ругалась, грозилась перебить всех мужиков, плакала  от счастья, целовала мне руки …

Слаксы, тоненький трикотажный свитер нежного лазоревого оттенка. Тщательно уложенные феном волосы, чуть-чуть косметики на лице. Я помогала ей застегнуть молнию на большой кожаной, слишком туго набитой сумке.

- Спасибо, - сказала она, когда общие наши усилия наконец-то увенчались успехом. – Выпрямилась и улыбнулась. – Ой, я ж тебя знаю! Ты дочка Виктора Олеговича! Мы с тобой встречались в Эйлате, два года назад, отель Плаза, помнишь? А что ты здесь делаешь, неужели работаешь? Ты что, учишься на врача?

- Я..да, я здесь работаю.  Отель Плаза..  да, что-то такое припоминаю. Давно было, столько воды утекло… Поправляйся, всего тебе хорошего, вот твоя выписка…

- Нет, ну надо же, как забавно! Кого только не встречаешь, и в самых иногда неожиданных местах. Ты отцу только не рассказывай, что видела меня здесь, хорошо? А то мои  с ним знакомы, а они и так ужасно переживают, ну, сама понимаешь, а если все это еще и выплывет...

- Ну что ты, конечно, это же врачебная тайна, не беспокойся.

Она улыбается, закладывает за ухо выпавший из прически тугой завиток. Еще немного бледная, но под косметикой этого не видно. Перед выходом из палаты, бросает последний взгляд  в зеркало над раковиной. Подмигивает своему отражению, складывает губы в улыбку.

За порогом отделения ее встречают родители, обнимают, целуют, всматриваются в лицо. Они все знают. А она нет. Ей так и не сказали.

- Ну, до свидания!

- Счастливо  тебе!

Я поворачиваюсь к ним спиной и, только  закрыв за собой дверь, наконец, вспоминаю, где я могла ее  видеть. Причем совсем недавно. Нет, отель Плаза здесь не при чем, это все было давно и не правда.

Точно, это она! Девочка с фотографии на  странице у Кости.