*

Сдав Вальке отделение, я выбралась на свежий воздух, и с наслаждением зажмурилась на яркое солнце. Стояло чудное, совсем еще летнее утро. Красная и золотая краски лишь чуть тронули листья деревьев по сторонам подъездной аллеи, и мои любимые «дикие заросли» благоухали сочной,  чуть подвядшей  травой.

По дорожке к вершине холма навстречу мне поднимался Игорь. Черные очки, которые он надевал во время вождения, а выходя из машины поднимал высоко на лоб,  сверкали на нем, как корона.

- Привет! – сказала я, улыбнувшись. – Как там наша мелочь?

- О, привет! Хорошо, что я тебя встретил! Слушай, я тут буду занят всю следующую неделю, прям вот с утра до ночи. Ничего, если Светусик пока у тебя поживет?

- Конечно, сколько угодно! – обрадовалась я. – Я тогда, может, отпуск под это дело возьму. А ты чем таким с утра до ночи занят будешь? Институт же с понедельника на мойку закроют. С Леркой, что ли, опять куда-то намылились?

- Если бы! – Игорь слегка поморщился. – Тут мне мэрия Москвы работенку  подкинула. Сектор Д обрабатывать. Ну, не мне одному конечно. Туда многих наших врачей направили. Лев твой, кстати, отказался. Ну ясно, он ведь и сам тоже, считай, нацмен. Но я в очереди первый. Деньги, кстати, хорошие обещали. И врачам, и прочему персоналу, ну там, кто ассистировать будет. Можешь  и ты на пару вахт напроситься. Деньги-то, небось, и тебе не лишние будут.  Хотя тебе, поди,  тяжело уже будет у стола-то стоять.

Я не сразу соотнесла эту информацию с утренним звонком Анжелы. Мысли были заняты  дочкой. Целая неделя, как в сказке! Да еще если удастся взять отпуск!

 И вдруг до меня дошло.

 - Игорь вы  им там, трубы перевязывать будете?

- Ну. А ты что, слыхала уже откуда-то? Вообще, это не слишком-то афишируется. Дураков ведь на свете много,  не все смогут   правильно понять. Хотя идея хорошая, продуктивная. Посуди сама, на кой им там нищету плодить?

- Подожди, но это что, действительно, будет делаться без их согласия?

- Слушай, а кого там спрашивать-то? Они ж дикие звери, считай,  вчера только с гор слезли. Откуда им самим знать, что для них хорошо? Они  и по-русски толком не понимают, как ты хочешь им объяснять?

- Но ведь это же серьезная операция! Необратимая!

- Ой, я тебя умоляю! Что уж там такого серьезного! Не видела сама, что ли, никогда? Четверть часа эндоскопии и все дела. Следа завтра не останется. Как прививку от кори сделать. И какая  такая  может быть сегодня необратимость?! Небось, не в каменном веке живем! Детей захочет – в любой клинике ей  два счета подсадят хоть мальчика, хоть девочку, хоть обоих сразу!

- Игорь, но  ты же сам понимаешь, что в их теперешней ситуации и речи не может идти ни о каких клиниках!

 - Так правильно!  Для того и делается, чтоб  всякие бомжи  сдуру детей без счету, как животные, не плодили, обрекая их с рожденья  на голод и нищету. Разумная баба, ну, если, допустим, она  случайно туда попала, государству только спасибо скажет, за такую заботу. Потому что зачем ей в таких условиях ребенок?  Вот она выберется оттуда, выйдет, допустим, замуж, за приличного человека – и пожалуйста, он  ей тогда и клинику, и все что угодно оплатит.  Да что ты за этих чурок переживаешь! – Игорь снисходительно потрепал меня по щеке. –   Что мы, по-твоему, садисты, что ли? Присылают им туда квалифицированных врачей – Игорь при этих словах приосанился и выпятил грудь, -  аппаратуру, медикаменты, анестезиолог со мной поедет. Все, короче, будет пучком. Прямо,  как для белых людей. Хоть навряд ли они оценят.

                                                                          

*

Нужно ли говорить, что, едва вернувшись домой, я подняла жуткий хай.  Я сдернула  с постели маму и Оскара. Я кричала на них, точно это они были во всем виноваты. Требовала, чтобы они немедленно, сейчас  - ну хоть что-нибудь сделали! Ведь это же немыслимо! Непостижимо! Что бы в наше время! С людьми! В цивилизованном государстве!

Но мама сказала, что сделать, скорей всего, ничего не удастся. То есть, она разумеется, напишет обо всем  в своем блоге. И тысячи ее читателей по всему миру возмутятся. Но это ведь капля в море! И она даже  имена – мое и Анджелы, не сможет упомянуть.

А для серьезной бучи нужны доказательства – видео, фотографии, копии документов.  Вот если б удалось, например, найти  и выложить в интернет   переписку  нашего главвврача с секретариатом московской  мэрии – наверняка ведь где-то что-то такое есть! -  это бы  могло произвести впечатление.   А  пока что это просто  неподтвержденные слухи. Хотя,  она мне, конечно,  верит, и  все это, несомненно, ужасно.

- А все твоя вечная поспешность! – проворчал,  закусывая край беломорины, Оскар. –  Зуб даю, что если б не твой тогдашний ролик с армянской мамой, у которой хотели  отобрать ребенка, они б  сейчас  так не суетились. Помнишь, сколько из-за него   шуму  было? Иностранцы  прям кипятком писали – вот, мол, смотрите, как в Рашке над людьми издеваются! Конечно, кому захочется в другой раз так подставляться.   А  от седины нет лучше средства, чем лысина. Ну что, довольна теперь?

Мама виновато склонила голову.

 - Но ведь того ребенка из-за этого ролика и в самом деле не отобрали! – возмутилась я. – Значит, мама тогда все правильно сделала!

- Тогда того ребенка  не отобрали,  зато теперь   всех будущих и возможных  чохом навсегда отберут! Или не дадут им родится, что, в общем, одно и то же. Так сказать, превентивно! Чтоб  никому неповадно!   Это же система! Логика здесь железная! - и Оскар досадливо отогнал  рукой  папиросный  дым  от меня и  мамы, направив его в сторону окна. Дым, по мановению его длинных узловатых пальцев,  послушно сменил траекторию полета.

- Но… мы, что ли,  так и будем  просто  себе сидеть на заднице ровно, и ничего не делать?! А они в это время  там…

- Настя, да  пойми ты, что  в этом секторе Д, за проклятым этим забором, вот уж   десять лет скоро, как каждый Б-жий день, каждый час, происходит что-то ужасное и непоправимое!  И  все про это знают, ну, или, по крайней мере, догадываются. Не все ж у нас кругом идиоты. И все, тем не менее, продолжают жить. Ну, ты же сама все это время как-то жила, и ни о чем таком не задумывалась? Пока   впрямую тебя все это  не коснулось?  А теперь вот представь, что есть люди, которые думают – круглосуточно, постоянно,  забыть не могут, ночей не спят, вся  душа  у них изболелась – а сделать  они все равно ничего не могут!

Я  представила, и меня сразу замутило.

- Оскар, но  ведь людей  много! Честных, хороших, вменяемых, которых  все это не может не возмущать! Ну, так же не может  быть, чтоб их было меньше, чем плохих или равнодушных.  Почему  все как спят?! Почему, действительно… десять лет…

- Хороший вопрос!  Зря все-таки убрали  обществоведение из школьного курса. Хотя, может, и не зря, а, наоборот, с умыслом. Ты вот, Настя, задумывалась ли когда-нибудь, что..

- Настя, иди спать, –  вмешалась неожиданно  мама. – Ты все-таки с дежурства. На тебе лица нет, еле на ногах стоишь. Бледная, краше в гроб кладут. Иди-иди, и не спорь!. Тебе с малышом нужно как следует отдохнуть.  Несколько часов  все равно ничего не решат. А мы тут пока с Оскаром посидим, помозгуем. Глядишь, и надумаем толковое что-нибудь.

 

*

В нашей комнате было в точности также уютно и тихо, как и сутки назад, когда я ее покидала. Так же мирно посапывал Лешка, и тюкал по клавишам мой обожаемый Костя. И кошки с собакой, по-прежнему образовывали в центре кровати спутанный теплый клубок. 

Я плюхнулась на край постели и разрыдалась. Здесь мне, слава Б-гу,  незачем было держаться и  притворяться. Я  плакала от злости, и  неспособности что-либо изменить ни по ту, ни по эту сторону  забора.

Костя, казалось, полностью погруженный в свои расчеты, и вроде как не заметивший даже, что я вошла, при первых звуках  рыданий, немедленно бросил компьютер, обнял меня и прижал  к себе. Он ни о чем не спрашивал, не говорил никаких утешительных слов. А только все время  держал  меня крепко за плечи, точно удерживая их на месте,  сохраняя таким образом мою целостность,  и не давая рассыпаться совсем уж на части.

Постепенно я успокоилась. Ярость во мне сменило  чувство тупого бессилия, когда вроде все по-прежнему понимаешь и чувствуешь, но уже как-то отстраненно, сквозь толщу  безнадежной усталости.

Сухо, кратко, и отстраненно, как о чем-то далеком, я  пересказала  новости Косте.  Да, с будущей недели сектор Д ожидает такой вот  удар.  А нам бы надо  не забыть принести из кладовки и расставить  Светкин манежик.

Какое-то время Костя молчал,  переваривая полученную информацию и   поглаживая меня нежно по  спутавшимся волосам. Потом  поцеловал в лоб, и осторожно  опустил на подушку, которая разгоряченной моей голове  показалась такой восхитительно холодной! Укрыл  одеялом, подоткнул его аккуратно со всех сторон.

- Спи, Настя. Мама твоя правильно сказала – тебе  сейчас отоспаться надо. А я пока попытаюсь отловить в нете недостающую информацию, и рассчитать под это дело прогноз. Ну, примерный хотя б какой, приблизительный.

                                                            

*

Я проснулась с чувством тоски и потери, и острым нежеланием возвращаться назад к реальности. Разбудили меня звуки, которые я сквозь сон приняла за голубиное воркование.

Костя сидел на стуле  у окна и кормил Лешку из бутылочки. При этом оба они совершенно одинаково хихикали и агукали, страшно довольные друг другом. Вид у Кости  был в точности, как у Лехи, блаженно-младенческий. Точно и нет нигде никакого горя, и все в мире идет расчудесным образом.

- А, проснулась? Слушай, нашел я эту переписку вашего начальства с мэрией, но только толку от нее чуть – там все совершенно эзоповым языком изложено. Если не знать в чем дело – в жизни  не догадаешься о чем речь.

- А… прогноз получился?

- В том-то и дело, что получился! И  вышло у меня, что  исходя из всех имеющихся у меня данных, включая биологические и прочие характеристики всех  задействованных  лиц,  природу, погоду,   грельеф местности,  и архитектурные параметры  наличествующих  построек, ничего подобного в секторе Д на будущей неделе не произойдет.

- Как это? – я аж подпрыгнула на кровати. Сон с меня как рукой сняло.

 - А так. Вероятность прогнозируемого тобой развития событий равна нулю. Так что можешь продолжать спать спокойно. А можешь, наоборот, встать и с нами поужинать.

- Грудным молоком? Брр! Костя, но ты уверен?

- Гарантия сто процентов. Программа не ошибается.

 

*

Идея накануне с вечера завезти в сектор Д все требуемое медицинское  оборудование привлекала  Игоря тем, что, будучи совой, он терпеть не мог просыпаться рано. А тут выходило, что если он с вечера все завезет, расставит и  приведет в боевую готовность, то завтра уже можно будет встать попозжее, допустим, часиков в девять, не спеша собраться, позавтракать, а приехав, сразу же взяться   за дело.

Первую пациентку Игорь  рассчитывал  принять что-нибудь в одиннадцать. За день их полевая-походная  операционная должна была пропускать через себя  около тридцати женщин. Иначе им в отпущенный срок никак не управится. Поэтому все должно было быть налажено, отлажено и находится, по возможности,  под рукой.

Небольшой, загруженный под завязку УАЗик весело подкатил к грозного вида металлическим воротам, обмотанным поверху клубами колючей проволоки. Впрочем, щиты с надписью «Запретная зона . Проезд и проход категорически запрещены.»  встретились им  еще в полукилометре оттуда.

Охранники на проходной долго и занудно проверяли разрешения и пропуска, ворча, что поздно, и в такой час уже никого впускать не положено. Накоонец, посовещавшись, они вызвали по рации к КПП бронированный джип сопровождения. Шофер Института Серега к этому времени окончательно сбледнул лицом, и Игорь, заручившись обещанием водителя джипа за бутылку шотландского виски помочь разгрузится, позволил Сереге остаться на КПП, а сам сел за баранку.

Доехали они без приключений. Ключ от здания, предназначавшегося изначально под ФАП, но пустовавшего уже третий год, у Игоря был. С водителем джипа они резво перетаскали все оборудование в предназначенную под операции комнату, и Игорь остался его налаживать, пообещав, как закончит, позвонить и вызвать сопровождение.

-  Ты, это, - сказал на прощанье водитель. – Поосторожнее тут. Неспокойное у нас место, а нынче и вовсе что-то особенное.  С чурками этими все время ухо надо держать востро. Главное, не вздумай сдуру дверь никому открывать. А то, знаешь, есть тут, конечно, и нормальные люди, иного и сам пожалеешь в другой раз, а есть и настоящие уголовники. Так что налаживай побыстрее, что там тебе надо, и постарайся не задержаться.  Темнеет уже, не ровен час…

Игорь кивнул, запер за ним дверь, и взялся за дело. Работая, он насвистывал, и время от времени улыбался всяким своим приходившим в голову мыслям. Светка, слава Б-гу, начала говорить, и теперь, что ни день выдавала все новые и новые смешные словечки. Сегодня с утра потребовала какую-то «апу». Еле сообразил, что это она панамку просит надеть.

Где-то минут через сорок, когда он как раз валялся под операционным столом с отверткой,  и пытался из перевернутого этого положения закрепить как следует разболтавшиеся за дорогу от тряски винты, в дверь тихо и деликатно постучали.

Сперва Игорь решил не отвечать, но потом подумал, что вдруг это водитель джипа чего-то забыл,  вылез из-под стола, подошел, и, не открывая, спросил чего надо.

- Вы доктор? – послышался из-за двери тихий, интеллигентный, без малейшего акцента  голос.

- Да, я врач.

- Послушайте, вы не могли бы посмотреть мою руку? А то  я  ушибся сильно, думал, само пройдет, а она теперь распухла и не сгибается.

- Это, может быть, перелом. Вам нужен травматолог.

- Да, наверное, вы правы. Но здесь нет никакого травматолога, а вы ведь тоже как-никак  врач. Может, посмотрите все-таки, посоветуете что-нибудь. А то болит очень сильно.

- Ну, хорошо, давайте я посмотрю.

«По крайней мере, дам ему анальгетик какой-нибудь,» - думал, открывая дверь, Игорь. И это была его последняя мысль.

                                                                            

*

Мертвое, обезображенное лицо Игоря, со слипшимися от крови русыми волосами, несколько недель не сходило с экранов и  страниц СМИ . Я боялась включать компьютер,  ходила по улицам надвинув капюшон  на глаза, хотя было вовсе  не холодно. Впрочем, меня все время знобило. Я не смотрела по сторонам, боясь наткнуться взглядом на газету в каком-то киоске или экран ай-пода у кого-то в руках.

 Я боялась спать – во сне мертвые глаза Игоря смотрели  вовсе не в никуда, а прямо мне в душу. Во сне  мне  слышался его голос, обрывки нашего последнего  разговора.  Во сне мне удавалось отговорить его  ехать  в сектор Д. Во сне мне казалось, что смерть Игоря – дурной сон, и что вот-вот, сейчас, я проснусь… И я просыпалась, и  проваливалась обратно в явь.

 

На похоронах главврач подвел ко мне  маму Игоря – ухоженную женщину в черном брючном костюме, с разлетающимися, как крылья, на ветру фалдами пиджака.  Про таких говорят - без возраста.  Худощавая, с холодными  серо-голубыми глазами и  волосами модного платинового оттенка.

- Света у вас? – спросила она меня вместо «Здравствуйте».

Я ответила, что да, конечно, Света у нас. А где же ей еще быть?

- А когда вы собираетесь ее возвращать?

Я ответила, что возвращать никому своего ребенка не собираюсь. Поскольку у меня, как у биологической матери,  явно больше прав, чем у бабушки или дедушки. Разумеется,  Оля, как приемная мать, или Лика, как выносившая, могли бы тоже претендовать, но они вроде  такого желания не высказывали. 

- Зачем вам это? У вас ведь свой скоро будет? – спросила она с вежливым любопытством.

- В смысле? – я даже растерялась. – А Света, по вашему, чья?

Мать Игоря усмехнулась, неопределенно пожав плечами, и спросила, понимаю ли я, что квартиру, машину, авиетку и прочее наследует вовсе не ребенок, а Оля. Я заверила, что ни на что абсолютно не претендую, в голову даже не приходило. Подошедший главврач  начал было  о том, что они, конечно, внучку не бросят, и что стоит мне только … Бывшая жена перевела холодный, рыбий  взгляд с меня на него, и главный сразу осекся, неловко завершив фразу, что мол, в смысле, я ж понимаю, если возникнут вдруг какие-нибудь трудности… Ну да, конечно, я понимаю.

С похорон мы отправились в Институт, где в конференцзале прошли с размахом организованные общественные поминки, на коих Вальке, вместе с двумя работниками кухни, пришлось играть роль официантов. Ближе к ночи все, включая официантов, безобразно напились, благо, мойка шла полным ходом, и пациентов никаких  не предвиделось.

Плачущую навзрыд  Лерку увел в свой кабинет доктор Лева. 

А я, с помощью кухонных парней,  с трудом затащила Вальку на топчан  в сестринской. Расслабила ему узел на  галстуке,  и,  на всякий случай, осталась посторожить. Его несколько раз  рвало, и я боялась – вдруг он здесь один захлебнется?

Хотя ноги его совсем не держали, язык Вальку слушался превосходно. За оставшиеся полночи я выслушала не меньше трех раз  историю его несчастной и безответной любви  дяде Феде. Они, оказывается, знакомы  были еще с музучилища, но так и не были по-настоящему никогда близки.

- Так, езжу к нему иногда в выходные.

- Аккомпанировать?

-Что ты, аккомпаниатор у него свой, профессиональный. И няня, и повар, и гувернер. А я только  так, посуду иногда помыть, памперс мелкому поменять.  И вообще, у него все есть, и никто ему, кроме детей, не нужен! Проклятый евнух! Ты знаешь, что он после той  свинки в детстве, вообще ничего не может?

- Да, я читала у него в анамнезе. Но я не понимаю,  почему тогда ты…

- А думаешь, кто-нибудь понимает?! Вам всем лишь бы совокупляться! Вы все просто животные! Да что вы все смыслите в настоящей любви, которая вне всего, которая вообще над…

Тут его в очередной раз вывернуло, и  нам обоим сразу стало не до любви.

 

 

*

История Игоря никого не оставила равнодушным. Врач, приехавший помочь обездоленным людям – и жестко убитый при исполнении своего врачебного долга! Молодой парень, красавец, умница, муж, отец. Профессионал, стоявший в самом начале многообещающей карьеры – и вдруг такая нелепая, страшная гибель!

Кроме  той,  посмертной,  в СМИ и просто в сети  было множество совсем  других фотографий. На которых  Игорь  смеялся, получал диплом, шел в белом халате в окруженье коллег по институтскому коридору,  целовал жену и  играл с  ребенком. На которых он был счастлив и уверен в завтрашнем дне.

 Опубликованное интервью с балериной Олей –  в котором она, ни словом не упомянув о грядущем разводе, вспоминала, каким замечательным мужем и отцом был Игорь, как счастливы они были вместе, и как ей бесконечно жаль, что  сейчас никак  невозможно  прервать  гастроли и приехать на похороны в Россию,  - тоже долго не сходило со всех экранов.

И множество возмущенных людей, до сих пор нисколько не интересовавшихся, и даже не слыхавших никогда о секторе Д,  звонили на радио по горячей линии,  писали свои посты и комментировали  чужие.

    «Мы их приняли, дали им пищу и кров, обеспечили работой, печемся об их здоровье. А они нам вон как отплачивают!» «Это не люди, это дикие звери!» «Нелюди! Как  только земля их носит!» «Да что мы с ними цацкаемся! Сбросить на весь ихний сектор Д одну небольшую бомбу – и кончен разговор! Ну, раз они человеческого обращенья не понимают!»  «Да зачем на них бомбу тратить! Подложить тротилу с четырех сторон и со всех концов подпалить!»

Разумеется, мама, Оскар и все их друзья, не сидели все это время сложа руки. На своих сайтах они без устали рассказывали обо всем, что творилось все эти годы в секторе Д, выкладывали сделанные ими фотографии, приводили все новые и новые леденящие душу факты, объясняли, как именно и зачем Игорь там вообще оказался. Но все это на  фоне всеобщей истерики  выглядело каплей в море.

Кстати, убивший Игоря человек, инженер по образованию, скромный работник  химического завода и отец пятерых дочерей-подростков, по слухам, не обидевший за свою жизнь и мухи,   в тот же день сам сдался властям. Был крепко избит по дороге в СИЗО, и, немедленно по прибытии туда, от полученных побоев скончался.

Сектор  Д был оцеплен, и людей оттуда на работу не вывозили. 

 

*

Ночью мне почудился запах гари. Я проснулась, и какое-то время пялилась  в потолок, хлопая сонными, одуревшими глазами, пока не поняла, что запах этот мне вовсе даже не чудится, а является  частью объективной реальности. Сон с меня разом слетел, я растолкала Костю, и мы, наскоро одевшись, выскочили во двор. Над Яхромкою стояло зарево.

- Фью! Никак, мамедовский ресторан подожгли! -  присвистнул за моим плечом дядя Саша. И они с Оскаром, прихватив ведра с водой и огнетушители, рванули туда. За ними,  с последним  ведром в руках, побежала мама. Мы с Костей, поскольку ведер нам уже не досталось, цапнули стоявшие у сарая лопаты, и  понеслись  за следом. По пути  Костя  тщетно уговаривал меня повернуть обратно. И без меня, дескать, справятся, а мне бы лучше о ребенке подумать . «Сам думай!» - огрызнулась я наконец , и Костя обиженно замолчал.

Мамедовы жили здесь с конца прошлого века. Приехали  еще до развала Союза, открыли у края дороги, почти прямо на шоссе, сперва шашлычную, потом ресторан. Место  бойкое, и у них всегда было много посетителей, тем более, кормили здесь  вкусно и до отвала. Дядя Саид, встречая гостей,  улыбался и сыпал шутками, его сыновья с зятьями не отставали. При ресторане имелось несколько комнат, куда за плату пускали переночевать подвыпивших гостей, да и сама разросшаяся за эти годы семья жила тут же, на двух  верхних этажах ресторана, откуда из окон сейчас выбивались языки пламени.

Разумеется, у всех членов семьи имелась прописка и регистрация. Тем более  дом свой собственный, а внуки и даже большинство детей родились уже здесь. Да и вообще у нас с этим  чуть попроще. Все-таки Яхромка не Москва,  а всего лишь область.

Крики и плач слышались уже за сто метров. Вокруг  бегали и вопили полураздетые дети, метались с вещами люди.  Когда мы подошли, стало ясно, что спасти  уже ничего не удастся –  первый этаж пылал, к дверям нельзя было подойти от жара. Народ кругом сноровисто крушил заборы, и рубил близ стоящие деревья, чтоб не дать огню перекинуться дальше, на поселок.

 Одна из невесток дяди Саида билась в истерике, ее с трудом удерживали за руки две другие. Она вырывалась, пыталась вернуться назад, в огонь. Там, на втором этаже до сих пор оставался ее ребенок.  Предпоследний из четверых. Двое сами за всеми выбежали, маленький рядом, у груди спал, его она сразу ухватила,  а про этого все в суматохе забыли.

 Ну да, когда в доме столько детей! Я  представила себе подобный, не дай Б-г, пожар у нас. Допустим, я хватаю Светку, Костя Алешу, мама Танечку, Марфа – Марину. А кто при этом возьмет на себя Варьку и Ваську? А если бы наши с Костей дети уже родились? Кто  к кому тогда первым кинется? Не дай Б-г узнать когда-нибудь ответ на эту задачу!

 А  этот  конкретный ребенок,  спящий сейчас посреди огня, что, так и  сгорит сейчас, у всех у нас на глазах? Черт, неужель нет способа до него добраться? Я придирчиво осмотрела горящий дом, в поисках хоть какой-то лазейки.

- Аглая! Куда?! Стой, сумасшедшая!

Но где Оскару, хоть и проворному, но все-таки хромому, догнать и удержать нашу маму! Пока все тупо плакали и причитали, утешая несчастную мать тем, что наверняка вот-вот подъедут пожарные, мама сдернула с чьих-то плеч одеяло, опрокинула на него взятое из дому ведро с водой, и сейчас, с ловкостью обезьяны, карабкалась по приставной лесенке на второй этаж. Секунда – и на нас посыпались осколки из выбитого ею окна, после чего бесстрашная мамина фигурка скрылась где-то в дыму и пламени. Толпа вокруг меня громко ахнула. Мы все, как завороженные уставились на это окно. Оскар, судорожно вцепился в клок волос у себя на затылке,  рот распахнут в беззвучном вопле, дыханья перехватило...

Не прошло, впрочем, и минуты, как мама вновь появилась на подоконнике. Ребенок копошился у нее на руках, одеяло  на плечах дымилось.

- Ловите! – громко крикнула мама, с трудом отцепляя от себя маленькие ручки. Человек пять, и среди них сам Саид,  метнулись туда, и успели – кто за ножку, кто за рубашонку, - поймать  сброшенного  в их протянутые руки двухлетнего малыша .

Саму маму чуть не с середины занявшейся уже сверху  лестницы стащил дядя Саша.  Оскар  все это время так и стоял, не двигаясь и держась за сердце.  Поэтому мама, добравшись до него, первым делом сунула ему под язык нашедшийся у нее нитроглицерин, и только потом сбросила с плеч и принялась яростно топтать ногами тлевшее одеяло.

 Мы  долго еще простояли там, не в силах уйти, завороженные величественным зрелищем  всепоглощающего  огня. Крыша, в конце концов, провалилась внутрь дома. Гигантский костер пылал до зари, и только утром  приехали, наконец, скорая и пожарные.

Одеяло, сброшенное мамой,  несмотря на все наши усилия, тоже упрямо тлело все это время. К утру от него оставалась одна труха.

                                                                                 

*

Оказалось, что жизнь,  если не включать телевизор и не залезать в интернет,  по-прежнему идет себе своим чередом.

Я продолжала исправно каждый день ходить на работу, заранее радуясь предстоящему выходу в декрет. Мы  прокесарили двух милых мужичков, оба откуда-то из-под Рязани. Один фермер,  другой учитель в какой-то закрытой навороченной школе. Оба панически боялись, как бы в родных местах не узнали, откуда у них взялись дети. У каждого на этот случай была заранее заготовлена более-менее правдоподобная легенда.

Никите Каменскому, под его личную акушерско-гинекологическую ответственность, подсадили сразу двух мальчиков близнецов, и  теперь чета Каменских  с большим воодушевлением ждала прибавления семейства.

Ночью мы с Костей по-прежнему утыкались друг в друга, но заниматься сексом сделалось жутко неудобно. С одним-то большим животом  нелегко бывает  приспособиться, а когда их два, у обоих сразу? К тому же ребенки сильно давят на мочевой пузырь,  приходится часто прерываться и бежать в туалет.

На улице осень активно вступала в свои права –  по утрам было промозгло, ветрено, и сильно пахло прелыми листьями. День съежился до минимума, я выходила на работу в кромешной тьме, и возвращалась домой тоже уже в темноте.

Денег на крутой сад у меня, ясное дело, не было,  да и возить Светку в такую даль  по  мерзопакостной осенней погоде было бы бесчеловечно. Поэтому она оставалась дома, играла с Таней,  а Марфа кормила их обеих обедом. Не похоже было, что дочка скучает или как-то переживает по этому поводу. Света вообще легко приспособилась к жизни у нас дома. Со стороны могло показаться, будто она и вправду  здесь родилась.

Зато бедные Вася с  Варей  каждое утро теперь вставали в дикую рань, одновременно со мной. Я готовила им завтрак,  заплетала Варьке косички, и мы все трое вместе топали к монорельсу. Мама записала их в хорошую школу в центре Москвы, Варьке и Васькой там очень нравилось, но ездить туда в один конец  было больше часа, дорога в час пик была непростая, и я очень сочувствовала  нашим мелким.

 Из монорельса мы с ними дружно ныряли в черное жерло метро, и медленно продвигались там по туннелю в толпе людей,  стиснутые со всех сторон, вынужденные волей-неволей топать  со всеми  в ногу. В такие минуты я ужасно боялась, что кто-то из малышей  вдруг споткнется, упадет,  и его попросту затопчут. И, конечно же, меня постоянно толкали! Так что, когда на очередном УЗИ доктор Лева диагностировал у меня умеренное многоводие, я даже почти обрадовалась. Ведь чем толще будет слой  воды между младенчиком и  толпой, тем для дитя безопасней.

На Румянцевской Библиотеке я помогала близнецам выбраться обратно на поверхность земли, поправляла на них шарфики и шапки, желала им счастливого дня, и мы расставались. Домой, около двух, когда людей  в транспорте было значительно меньше, они возвращались обычно сами. Хотя порой Гришке  или Наташе удавалось выкроить полчаса, чтобы встретить их возле школы и затолкать в метро.

 Но в целом выбора у них не было. Так же, как когда-то для нас с  Гришкой и Марфой,   для  Васьки с Варькой настала  пора  овладеть нелегким искусством самостоятельного  передвижения по Москве.  Суметь сориентироваться на ее гигантских просторах. Прочесть запутанную и местами  противоречивую карту метро.  Суметь пройти по улице, не привлекая к себе лишнего внимания.  Уметь во что бы то ни стало избежать неприятностей, и не попадать в переделки, а  попав,  суметь самостоятельно выкрутиться.

После смерти Игоря идея поголовной стерилизации женщин сектора Д заглохла  – может, временно, а может и навсегда. Скорей всего  потому, что просто им не удалось найти исполнителей. Те, кто одновременно с Игорем, изначально выразили желание участвовать, потом сразу же отказались, а новых добровольцев на это дело не находилось.

Отсутствие на рабочих местах  жителей сектора Д сказывалось на жизни столицы не сильно, но порой неожиданно. Кроме ряда улиц и отдельных дворов, которые перестали убирать регулярно, люди отмечали внезапное исчезновение с прилавков затейливых резиновых игрушек с завода «Кругозор», нескольких популярных в народе сортов колбасы, в том числе «Докторской» и «Останкинской», а так же «Охотничьих» сосисок.

С наступлением осени качки с цепями у ворот Института снова активизировались. Костя предполагал, что видимо, кто-то так «отмывает» свои деньги, искренне полагая финансирование этих пикетов Б-гоугодным делом.

Теперь качки собирались здесь каждый день, особенно много было их вечерами. Бритоголовые отморозки, сидели, развалившись  на скамьях  вдоль всей подъездной аллеи. Большую часть времени  они просто сонно базарили меж собой, и потягивая  пиво из банок. И вдруг, как по команде, неожиданно вскакивали,  и дружно набрасывались на какого-нибудь,  казалось бы, совершенно случайного,  прохожего.

 Невозможно было предугадать, к кому они прицепятся на сей раз, по какому принципу выбирают. Иногда это был негр или китаец,  человек какой-нибудь  не вполне арийской внешности – например, с шапкой черных кудрявей или чересчур крупным носом, одинокий мужик, пара явных гееев или лесбиянок. А иногда ничем непримечательная гетеросексуальная пара или одинокая женщина. Кстати, некоторые качки  кроме массивных крестов на груди надевали еще и повязки со свастикой.

 Впрочем, обычно они  никого не били, и даже не толкали.  Позвякивая цепями с крестом, как собаки звенят медалями, они выкрикивали: «Эй, пидор! Смотри,  Христос и тебе вставит, и выблядку твоему!»  Или: «Ты, сука! Чего ты сюда все таскаешься? Г-дь же не хочет, чтоб ты рожала! Тебе что, блядь, не ясно, что ли?» Могли схватить за рукав,  плюнуть в лицо,  случалось,  швырялись  шишками и комьями  грязи, но не более того.

 Мерзко конечно, но  можно перетерпеть. И большинство наших пациентов, как ни странно,  терпело.  Пригибаясь, как под обстрелом,  бочком-бочком,   не оглядываясь, стремясь, по возможности избежать физического контакта,  люди просто старались миновать поскорее скопище  беснующихся парней, и укрыться под спасительными сводами Института.

Отдельные бесстрашные одиночки останавливались и возмущались. Огрызались в ответ на оскорбления, грозились полицией, требовали вызвать охрану. Охрана выбегала из здания, ругалась, грозилась, махала дубинками в воздухе. Полиция приезжала, разгоняла, запихивала в уазики.  Качки  ненадолго исчезали, но потом, как ни в чем не бывало, иногда прямо в тот же вечер, попозже, появлялись снова.

Люди обеспеченные, солидные   пользовались в основном воздушным транспортом. Но стоянка на крыше  Института была сравнительно невелика, и на ней не всегда удавалось отыскать место для посадки.

С утра по средам и пятницам, к Институту, как на работу, приезжал проповедник. С помощью парней он укреплял на заборе  транспарант с ликом Христа,   перстом указующего на всех проходящих со словами: «Ты нарушил промысел Б-жий!».

Проповедник  по два-три часа  кряду без устали вещал в матюгальник,   что у зачатых в пробирке  нет и не может быть б-жественной  души. Что само по себе их появление на свет нарушает безупречную стройность Б-жьего замысла. Что все, прибегающие к искусственному зачатиюию,  грешники, и не будет им ни спасения, ни покоя ни на том, ни на этом свете. Что из прОклятых этих пробирок на свет появляются не дети, а бесы, через коих проникнет в свой час в мир вселенское зло и наступит, наконец, окончательный п@здец всему. И что Г-дь призвал его раскрыть нам, бедным и заблудшим,   на все это глаза.

Матюгальник у проповедника был могуч, и вопли эти часами разносились по всей округе. Но он, по крайней мере,  никого за рукав не хватал, и до личных оскорблений не опускался.

Неизвестно, до чего б дошли качки в своей безнаказанности, если б в  какой-то момент рядом с ними в  аллее не замелькали совсем другие мальчишки. Обыкновенные, без  бычьих шей и квадратных плеч. Тоже все с крестиками, но скромными, маленькими, еле заметными сквозь распахнутые вороты  рубашек.  Несмотря на наступившие холода,  куртки и рубашки на этих мальчишках чаще всего бывали распахнуты.

Впятером или вшестером, они занимали какую-нибудь скамью, свободную от качков, и болтали о том-о сем, пока на горизонте не возникала очередная жертва.

Стоило качкам к кому-нибудь прицепиться, как эти, мелкие, бесстрашно кидались на выручку. Они выдергивали рукава пальто из цепких пальцев, отчищали пальто и шляпы от плевков и грязи, поднимали с земли оброненные в спешке вещи, отталкивали хулиганов, чуть ли не вдвое больше них ростом,  просто отмахиваясь от них, как от назойливых мух.  Проводив   человека  до дверей Института,  мальчики вежливо с ним прощались, и возвращались обратно, на свой наблюдательный пост.  

Попытки затевать с  ними драку успеха не имели. Накостылять им так запросто по шее  не получалось. Похоже, у них имелась дополнительная пара глаз на затылке. Юркие, как угри, они увертывались от кулаков, потом подкатывались сами под чьи-то ноги, от чего противник, неожиданно для себя, растягивался на земле.  

Оружие против них тоже оказалось бесполезно. При первом же столкновении ножи немедленно  изымались у их владельцев, равно как и кастеты, и металлические болванки, а несколько   раз заодно и стволы, что было, строго говоря, абсолютно несправедливо, поскольку их  в тот момент никто и не собирался пускать в ход. На всяческие словесные выступления, типа «выблядки» «пробирочные» и «нехристи!»  пацаны реагировали миролюбиво. Они либо вовсе не снисходили до ответа, либо сообщали, как великую новость, что, Иисус-то, оказывается, любит всех, так что и вас, убогих, видимо тоже.   Качков это особенно почему-то бесило. Они, похоже, и впрямь успели уверовать в собственную Б-гоизбранность.

. Мальчишки эти заделались чем-то вроде добровольного патруля. С легкой руки доктора Левы  мы звали их  тимуровцами. Сами они себя называли скаутами АНРПЦ и не  скрывали, что  появлением своим здесь обязаны отцу Геннадию, который как выяснилось, немало времени уделял работе с приходской  молодежью, обучая их на досуге, помимо Закона Б-жьего,  приемам самообороны, вольной борьбе и таинственному восточному искусству крав-мага.