*

Мобильник просто разрывался на части. 28 пропущенных звонков. Хорошо хоть, что я оставила его в кабинете, а то б вообще невозможно работать было.

- Настя! Ну, ты чего вытворяешь-то? Совсем с глузду что ль съихала?

Бабушка моего отца была с Украины. В раннем детстве он проводил с ней каждое лето. До сих пор, стоит ему разволноваться, это тут же дает о себе знать. 

- Ты что, на своей  Астре в каскадеры записалась?  А ты  помнишь, что она до сих пор за мной числится? И что вы с матерью летаете на ней по доверенности? Ты вообще понимаешь, в какое положение   меня поставила?!  Хорошо хоть,  у меня друг в ДПС!

Хорошо, что у отца везде есть друзья. Хотя иногда это заставляет меня всерьез тревожиться о его моральном облике. «Скажи мне, кто твой друг…»

- Пап, не части!  Сейчас я тебе все объясню.

И я объясняю. Он ведь в принципе умный,  голова на плечах имеется. Не зря ж его до сих пор в МИДе держат. Посреди рассказа  начал даже слегка подхахатывать, а под конец уже просто  откровенно хохотал.

- Ну, ты даешь! Что, правда что ли?! Вот так, прям с восьмого этажа, и через подземный переход?!  Да еще с таким перевесом?! А я-то думал, они приукрасили! Но, похоже, наоборот, они или не заметили половины, или  глазам своим не поверили!  Слушай, что ты там в своей больнице вообще делаешь?  Самое оно тебе в международных гонках с препятствиями участвовать! Призы бы выигрывала, деньги, слава! Не хочешь?

- Нет уж, спасибо.

При одной мысли о повторении, меня сразу замутило.

- Ну, хорошо,-  голос отец посерьезнел и построжел. –  Тебе кажется, что другого выхода у вас не было. Но ты сама-то хоть понимаешь, что вы все могли разбиться? ! Неужели смерть  лучше, чем попасть в армию?!

- Лучше, пап. В Гришкином случае безусловно. Потому что армия для таких, как он, тоже смерть. Только более медленная и мучительная. Ты видел в нете прошлогоднюю статистику по самоубийствам на первом году срочной службы?

- Б-г миловал. Сообщения, начинающиеся со слов «Граждане, доколе ж мы будем…» я пропускаю сразу, не читая и без комментариев. Иначе жить на Земле станет невозможно. И тебе советую. А то сама не заметишь, как превратишься в точности в твою мать.

- И что? Тебе перестала нравиться мама?

Это был провокационный вопрос, и мы оба это знали. Папа на провокацию не поддался.

- Нет. Не перестала. Но для своей дочери я бы хотел другого.

И сразу перешел к конкретике: что и кому я должна говорить, когда и если мне позвонят. Что, типа,  Астра неделю была в угоне. Что, ему, отцу, я  сообщила не сразу,  боясь его огорчить. И что вчера вечером Астра обнаружилась  за калиткой в канаве,   вся покоцанная и поломатая. Так что сейчас  она в мастерской на ремонте. Отец продиктовал адрес где, и добавил, что через полчасика за ней подъедет очередной его друг на грузовике. А где, кстати, сейчас «Астра»?

- Понятия не имею, - честно ответила я.- Мама еще до света улетела на ней на роды. Позвони ей, может, уже вернулась. Она, кстати, тоже  тебя искала. Хочет  в воскресенье организовать большой сбор. На предмет днюхи Варьки и Васьки.

Отец чертыхнулся, и бросил трубку. А я, облегченно вздохнув, вернулась  к своим баранам.

С понедельника в Институте ожидалась международная конференция. По этому поводу на столе у меня второй месяц пылился длиннющий  список распоряжений Главной Акушерки, суть которого сводилась к двум пунктам:  а) -  все вылизать, чтоб сверкало и нигде ни пятнышка, и б) -  проинструктировать  персонал, чтоб не вякнули по нечайности  что не надо.

- Да, ладно, ничего, - сказала, проворно орудуя тряпкой, тетя Паша, - прорвемся!

- Не в первый раз! – подтвердил, заводя полотерную машину Валентин.

Оставалось довериться их опытности, и, конечно, по мере сил помогать.  До самого позднего вечера мы все были заняты под завязку.

 

*

-  Настя, а ты вчера почему так поздно пришла?

- С любовником гуляла! Варьк, чего ты вечно вопросы всякие дурацкие задаешь? Не вертись, а то коса кривая получится.

- А вот и неправда! Любовник у тебя Костя, и он вчера здесь весь день был, и сам допоздна тебя ждал!

- Все-то ты знаешь! А может, у меня их несколько?

- А Света без тебя вчера плакала. Мама сказала – это живот, и напоила ее насильно углем. И она потом весь вечер плевалась черными слюнями.

Вчера, когда я пришла, дети уже спали. Я, конечно, заметила у дочки черные губы, но как-то не придала значения, подумала, опять они наверное с Танькой земли на пару наелись. А тут вон оно, оказывается, что.

 Тетка и племянница за последние месяцы сделались неразлучны. Стоило Свете показаться в проеме калитки, как Татьянка немедленно бросала все дела и устремлялась к ней. Ну, правильно, других-то представителей этого возраста у нас не было. Близнецы на их фоне выглядели гора-а-аздо старше!

Тем более, на следующий год они уже пойдут  в школу.

Когда мы трое были маленькие, маме не с кем было нас оставлять. Поэтому мы все ходили, как  положено, в сад, я даже какое-то время на пятидневку.

Зато, когда родились близнецы, мы все были уже большие, и могли, при случае, посидеть с ними дома. Бывало,  даже  прогуливали из-за   этого школу. Впрочем,  необходимость такая  возникала не часто. Обычно по утрам  мама просто пасла их сама. Ну, разве что где-то на родах задержится. К тому времени она  нигде уже официально не работала, и могла более-менее сама планировать свое время.

Я доплела Варьке косу, расправила на конце пышный бант, и шлепнула сестренку по попке.

- Иди, играй! Только не изгваздайся раньше времени.

-Эй, ты чего дерешься? Одерни теперь, а то меня никто  любить не будет!

Я послушно одернула стоявшую колоколом наглаженную парадную юбку.

- Это кто тебе такое сказал?

- Дядя Саша.

- Ну и глупость сказал! Как же тебя можно не любить, такую красавицу?!

Я обняла ее, поцеловала, схватила за ручки и закружила вокруг себя. Ох, и потяжелела же она за последнее время!

- Настя! Что ты делаешь?!

С крыльца поспешно сбежал Костя. Отнял у меня Варины руки, осторожно раскрутил сестру в обратную сторону – чтобы голова не кружилась, и поставил на землю.

- А что такого? Мы всегда так делаем!

- Да ведь сейчас не всегда! Ну, неужели не понимаешь?  Родишь вот – тогда, пожалуйста, хоть Демку крути! А пока постарайся быть осторожней. Если уж не ради него – тут он коснулся моего живота – так хотя бы ради меняя.

Огромный пес, услыхав свое имя, повернул голову и бешено завилял хвостом. Все наши собаки  явно тронулись умом  на почве Кости .

- Ага. Мне нельзя, а тебе, значит, можно?

Костя слегка смутился.

- Ну… я ж все-таки мужчина. Сил-то у меня явно побольше.

- Зато у меня хоть матка природная, а у тебя что? Карман искусственный? Угадай с трех раз, что надежней? 

 - Ну, хорошо!  Давай так - я буду беречь себя, а ты себя. Договорились?

Я кивнула, и мы торжественно потерлись носами в знак примирения.

Варька все это время внимательно переводила взгляд с меня на него и обратно. Дождавшись паузы, она немедленно вклинилась:

- Настя, у тебя  ребенок будет? Он  у тебя сейчас в животе, да? Тебе поэтому нельзя тяжести поднимать? А у Кости, что ли, тоже?

И, получив утвердительные ответы, радостно, на весь двор, завопила:

- Вот здорово! У вас, значит, будут близнецы! Как мы с Васей! И у них будет день рождения в один день!

- Это-то как раз не факт, - и я уж было собралась  ей объяснить почему, как вдруг, подняв голову,  увидела  прямо перед собой,  своего  совершенно обалдевшего папу. 

Он как раз  входил к нам во двор. Как всегда, одетый  с иголочки и застегнутый на все пуговицы. И первым, что услышал, был Варькин боевой клич.

-  Настя! Ты ждешь ребенка?! От кого? Почему я всегда обо всем узнаю последним!

-  Здравствуйте, Виктор Олегович! Меня зовут Костя.  Ребенка Настя ждет от меня. Очень рад познакомиться! Настя мне  о вас  столько рассказывала! - и Костя доверчиво протянул  папе руку.

- Ну, здравствуй…, - процедил папа, брезгливо оглядывая Костю, и как бы не замечая протянутой руки.

Костя вспыхнул, опустил руку, и быстро шагом пошел за дом, явно намереваясь скрыться до конца вечера на нашей веранде. 

- Костя! А ну постой! – крикнула я ему. – Папа, если хочешь сохранить со мной хоть какие-то отношение, немедленно извинись, и поздоровайся с Костей по человечески! Вечно ты сразу делаешь какие-то скоропалительные выводы. Это вместо того, чтоб сперва поразмыслить, что да  как, вникнуть во все как следует! Если хочешь знать,  именно поэтому  ты всегда и все узнаешь последним. Не раньше, чем мы с мамой успеем  это «все» для тебя заранее причесать и пригладить.

 Папа явно смутился, на что я и надеялась! Теперь требовалось немедленно закрепить успех.

-Кость, тащи-ка сюда Алешку и Свету! Папа, пока все  не подошли, мы с Костей тебе все объясним и расскажем. Так что не волнуйся! Сейчас ты будешь полностью в курсе!

Папа  опасливо покосился на мирно пасущихся у нас  повсюду божьих коровок, но потом все-таки подтянул брюки и послушно опустился рядом со мной в траву.

 Ведь папа у меня  не только умный. Он еще и по-настощему, без балды,  хороший! Особенно, если  растормошить, растолкать.  Сбить   эти нелепые  изначально заложенные  установки на то, «как принято у людей».  Какая разница, как там у кого принято! Жить-то ведь не людям, а нам.

Ведь где-то там, в  глубине души, папа  сам прекрасно все понимает. Но в  повседневной жизни, где ему поневоле приходится втискиваться в отведенные рамки, постепенно  заигрывается и входит в роль. Месяцами, годами живет «как все». До того доходит, что и совсем перестает воспринимать элементарные вещи!

Вот  и приходится - то  мне, то маме, при  встрече каждый раз его встряхивать. Возвращать в исходную точку. Приводить обратно в себя. 

Сам папа это называет: «Я тут у вас  душой молодею».

                                                                                       

*

Я заранее была уверена, что папа при виде Светки растает. Потому что она как две капли воды похожа на меня, а я, как две капли воды, похожа на него, а сам папа – вылитый его отец  и мой дед. Ну, судя, во всяком случае,  по портретам.

Я ж его никогда не видела, папиного отца. Нет, он жив, и слава Б-гу, здоров. Просто он такой человек, правильный, положительный, во всем любящий порядок. Вот есть у него жена, сын, невестка и двое внуков. Все, как положено,  у каждого своя роль, все на своих местах.  И мы с мамой в эту стройную картину мира не вписываемся.  Поэтому при нем обо мне никогда не говорят. Не потому, что он обо мне не знает. А просто  у них в семье так принято.

А папину  маму я видела.  Она когда узнала, что я есть на свете, так сразу загорелась скорей  на меня посмотреть.  Не знаю, чего уж там она  ожидала увидеть. Мама нарядила меня покрасивше, и мы с папой поехали куда-то в центр Москвы, в ресторан, знакомиться с бабушкой. Папа так мною гордился, точно он сам меня воспитал, хотя мы  и были тогда с ним без году неделя знакомы. Но папа считал – и где-то там, в глубине души до сих пор считает – что все лучшее во мне  в меня вложил он. На генетическом уровне.

Папина мама, увидев меня, ахнула. Прям так и сказала: «Ах!» - отчетливо выговаривая каждый звук.  «Ах, Витя,  но как же так?!  Она ж вылитый Олег! А  мальчики ведь совсем на тебя не похожи!»    

До сих пор не  понимаю,  плохо это или хорошо.  Да  и бабушка, говоря это, смеялась. Хотя глаза смотрели встревоженно, и немного печально. В них подрагивали слезинки, в самых их  уголках.  

Потом бабушка вытерла глаза аккуратно платочком.  Спросила, в каком классе я учусь, и какие у меня оценки. Похвалила мои платье и бантики.  Помогла порезать блинчик с шоколадом на части, попутно показав, как правильно держать нож и вилку. Поцеловала меня на прощание в щечку. Она мне даже понравилась, я клянусь, несмотря на накрахмаленную блузку, тщательно отглаженный фиолетовый деловой костюм, и прическу волосок к волоску. Всю жизнь  панически боюсь приближаться к дамам, одетым подобным образом! Но на папиной маме все это смотрелось вполне  органично, она как-то умудрялась во всем  этом двигаться, есть и даже смеяться.

 Я все-таки,  как не старалась,  капнула  на нее один раз соусом, но она только улыбнулась, и сказала, что это, мол, ничего – в чистке сведут в два счета.

 Больше я ее никогда не видела.

Катя, папина жена, кстати, вполне нормальная. И одевается – по крайней мере, выходя куда-то с детьми, - во что-то, пусть дорогое, но практичное и не маркое, типа джинсов со стразами.  Дома же и вовсе часто ходит в халатике – не затрапезном, конечно, а шелковом, но все равно.

Со мной, если отец приводит меня к себе, Катя  держится вполне дружелюбно, хоть и без особой симпатии. А братья у меня  очень милые. Мы с ними почти ровесники -  Антон, старший,  младше меня на год,  а Гошка на два с половиной. В детстве мы все трое очень любили, когда отец, приезжая откуда-нибудь с семьей в Москву, забирал меня и привозил  к ним  с ночевкой.

 Мы тогда запирались в их большой детской, и болтали без умолку, чуть ли не утра. Столько надо было друг другу порассказать!  Мы росли в таких разных мирах,  что нам всегда было чем поразить друг друга. Я им рассказывала разные случаи из акушерства, попутно просвещая  в области полового вопроса, и  дивясь про себя, какие они, оказывается, по этой части   отсталые. Братья, в свою очередь,  рассказывали о дальних странах, нравах и обычаях  тамошних школ, всяческих  мировых чудесах и красотах природы.

 Я только  жутко злилась, когда они, увлекаясь,   начинали, вдруг перескакивать с языка на язык.  Они  заметили, и стали  меня нарочно  дразнить. Тараторили между собой по-английски или французски, при этом тыкая в меня пальцем и беспрерывно хихикая.

 Я в конце концов не выдержала, и пожаловалась отцу. Сказала, что если так, я лучше больше не буду к нему ходить. Станем встречаться один на один, где-нибудь на нейтральной территории, или пусть сам к нам приезжает. А что? Он же любит встречаться с мамой. А если не хочет столкнуться с Ваней, то пусть выбирает время, когда тот на гастролях.

Папа поморщился, переговорил с мамой,  и меня  стали учить языкам –  причем сразу трем. Учителя  приезжали в Яхромку по очереди,  почти каждый день. Приезжали лично ко мне! Я чувствовала себя принцессой.

 Учителя чувствовали себя странно – ходили по нашей берлоге, брезгливо подхватывая полы пальто, и опасливо шарахаясь от грязных, сопливых ребятишек, собак и кошек.    

 Зато к следующему папиному приезду, я уже понимала с пятого на десятое братские наезды. И даже сама уже могла им кое-что ответить. Папа был очень горд моими успехами, и  своим участием в моем воспитании.

Со временем языков становилось больше – братья переезжали из страны в страну, мне приходилось их догонять. Однако каждый следующий язык давался мне неизмеримо легче, чем предыдущий. Особенно, если европейский. Ведь, в конце концов, все они между собою похожи.

Вчера, когда мы спешно додраивали к приему дом, а Марфа с мамой, запершись в кухне, готовили разные вкусности, Костя спросил меня: а кто к нам, собственно, завтра придет? Бабушки с дедушками?

Пришлось ему объяснить, что бабушка у нас в наличии имеется только одна  – мама Вани, отца наших близнецов. Она-то, конечно, придет, как же – родные старшие внуки именниники!  И сам Ваня придет, и  младшие его, законные дети. Так что рыжие завтра   будут в полном составе!

 Потом придет еще Изя, Гришкин отец  - он как раз по случайности  в Москве. Так-то он давно уже кочует по дальним странам, читает лекции в разных университетах. Придет Алеша  – студент филфака, отец нашей Танечки.  Он, кстати, обязался  привести  в этот раз показать свою невесту. Придут мамины друзья из акушерского клуба, и всякие их с Оскаром соратники по разным политическим группировкам. И просто всякие  хорошие люди. Короче, наверняка будет полон дом народу.  И правильно! Пусть все приходят! Не зря же Марфа казаны под плов с утра начищает.

  – А почему не придут бабушка и дедушка со стороны мамы?

- Так их нет давно.  Хотя они бы пришли, наверное. Так я, по крайней мере, думаю.  Судя по лицам  на фотографиях.

- Как так?  Обоих? Твоя мама ведь довольно молодая еще?

-Понимаешь, мамины родители были правозащитники. Ну, слышал, может быть, : Хельсинская группа, права человека, всякое такое?

Костя молча кивнул.

- Ну, вот их  и взяли, на какой-то там очередной демонстрации, еще до перестройки, в самом начале  восьмидесятых. И все, с концами. Мама тогда совсем еще маленькая была. Она и сама их толком не помнит. Ее дед воспитал,  прадедушка мой. Это ведь  его дом,  а  мама в Москве  с родителями жила, в той квартире, где сейчас Наташа.

- А… почему с концами-то? Тогда вроде как уже не расстреливали?

 - Не расстреливали, да. Но, понимаешь, русская тюрьма – все одно ж не курорт. Выжить там не всякому по зубам. Так что не все возвращались. А прадедушка у меня классный был! Я его немножечко помню. Он в юности сельхозтехникум заканчивал, наш, яхромский. Работал много, во всяких деревнях, с бабками там дружил, они его травы собирать научили. Академию Ветеринарную закончил заочно, потом диссер защитил и работал там же, на кафедре ботаники. Когда сына арестовали – ну дедушку моего, поругался  со всеми, и приехал сюда. Вел в родном техникуме  фармакологию, растил маму. К нему вся округа ходила травами лечиться. У него такие запасы были – мы до сих пор пользуемся. В комнате его бывшей шкаф стоит, громадный – до потолка!  Такой, знаешь, как в аптеке, с ящичками маленькими выдвижными. На каждом надпись по-латыни. И там чего только нет! А запах в той комнате! Я тебя свожу как-нибудь туда специально - сейчас лето, эффект не тот, но зимой! Зайдешь туда, станешь посередине, закроешь глаза – и точно ты на лугу, где траву только что скосили! Он и здесь травы собирал, и  по всей стране колесил, до самой старости! Мне годика три  было, как его не стало, а ему уже под восемьдесят, так он  со мной наперегонки по утрам  вокруг сарая носился – я за ним еле поспевала!

- Давно умер?

- А он не умер. Ну, в смысле, мы точно не знаем. Он, понимаешь,  просто исчез. Уехал в августе как обычно, за травами на Алтай, и все. Ни слуху, ни духу. Ну, то есть, теперь-то он, наверное, уже умер,  тем более  старый был, и столько лет уж прошло, а там кто его знает. Прадедушка – он такой!  С ним в жизни не угадаешь! Он, может,  лежит себе где-нибудь в анабиозе, как какой-нибудь далай-лама. А лет через десять вдруг в дверь постучит: «Ну, здравствуйте, дорогие! А вот и я! Что там у нас сегодня на ужин?»

- И что, вы даже его не искали? Не объявляли розыск, там, на Алтае, когда он не приехал?

- Нет. Мама сказала – ему б это не понравилось. Она, по-моему, до сих пор его ждет.

                                                                         

*

Весь день дом гудел, шумел и скрипел. Пел на разные голоса, звучал разными музыкальными инструментами. Топотал ногами,  стучал об пол стульями. Лаял, шипел, мяукал. И весь день звенел от смеха,  точно его  заполнили десятки колоколов. Колокола  ведь тоже бывают разные – и маленькие, с тонкими, хрустальными  голосками, и большие – гулкие, басовитые, и средние.

На закате дом подустал. Большинство гостей разъехались, остались только самые близкие. Мы сидели за  столом, наполнив напоследок чашки кто чаем, кто чем покрепче, и доедали остатки торта и прочих вкусностей.

 Мама задумчиво перебирала струны на своей гитаре,  напевая себе под нос, так тихо, что слов было не разобрать. Оскар устроился рядом в кресле, сутулясь и зябко кутаясь в плед. Он когда-то учил меня  на собственных пятнистых плечах, как отличать шрамы  от ожогов,  от шрамов от обморожения, но я так и не уловила до конца разницу. 

 Марфа и дядя Саша вполголоса обсуждали что-то между собой, в четыре ноги качая Маришку, спавшую в самодельной, выточенной дядь Сашиными руками переносной колыбельке . Валетом к ней в той же колыбельке дремал Алешка.

Остальных мелких мы с Костей, Наташей и Гришей  давно уж унесли в детскую, осторожно подбирая  их с пола в самых неожиданных местах, где они  падали, внезапно сраженные сном, прямо посреди игры,  как это бывает со здоровыми  молодыми зверьками.

Наташа и Гриша пили чай, по очереди отхлебывая из одной чашки, и уверяя  со смехом, что таким образом   узнают мысли друг друга. Наташины близняшки, хорошенькие и сладкие, спали  на большом диване, на заботливо подстеленной чистенькой, беленькой простынке. По обеим сторонам   от  малышек устроились спать, шумно повизгивая и всхрапывая во сне, все три  наших собаки. Собаки тоже подустали за день, от шума, беготни с детьми и бесконечных стараний увернуться от множества ног, так и норовящих отдавить лапы.

Я подлила нам с Костей  чаю покрепче, придвинула поближе остатки торта с последней, чудом уцелевшей цукатной розочкой, один вид которой  придавал мне храбрости, сделала глоток и, собравшись с духом, громко и внятно произнесла, ни к кому конкретно не обращаясь:

- А мы это… того … с Костей вчера поженились.

- Чего?! – мама от неожиданности выронила  гитару, отозвавшуюся  возмущенным звоном . Оскар осторожно поднял ее и погладил, точно желая успокоить. Гладил до тех пор,  пока струны  не перестали дрожать и звон не утих.

 – Что-что вы с Костей  сделали?!

Костя под столом  стиснул изо всех сил мою руку. Накануне мы с ним подробно все обсудили, и решили, что, в крайнем случае,  возьмем и переедем к нему, но сейчас, если честно, мне было страшно  об этом даже подумать.

- Ну, это, расписались мы в смысле. Мам,  ты  не думай, ничего такого, мы это из-за  детей просто, ну, понимаешь …

Воцарилась гнетущая тишина.  Марфа открыла было рот, явно собираясь что-то сказать, но так и не решилась, и сидела теперь с раскрытой варежкой, водя глазами  с мамы на меня и обратно.

- Вот здорово! – воскликнул  Гриша. – Настя, Костя, поздравляю! Вот  же вы  молодцы! – он перегнулся через стол и громко чмокнул меня где-то возле уха. -   Мам,  я  что хотел сказать-то – мы ведь с Наташей тоже на той неделе заявление  подали. Ну, ей же надо  как-то с пропиской определяться. И девочек я хотел бы удочерить.  Мы  с ней пока в Москве поживем, можно?

Мамин горящий взор метнулся с меня на Гришку. Гришка  всегда был ее любимцем. Пока она мучительно подбирала, что б ему такого сказать, прозвучал, так сказать финальный аккорд. Из-за стола решительно поднялся  дядя Саша, причем Марфа шикала на него, и отчаянно дергала  за пиджак,  изо всех сил пытаясь усадить обратно.

- Ну что, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Аглая Михеевна, Христом- Б-гом молю, чтоб нам с Марфой записаться наконец, как нормальные люди! А то и дитенка уж   народилась, а я все хожу,  вроде как  ни при чем,  то ли есть у меня семья, то ли так просто это все. Прям недочеловеком себя из-за этого всего чувствую. А  ведь я б с удовольствием, да и Марфа, если честно, не против. Это ведь она  сейчас молчит, чтоб вас не расстраивать. Да ебтыть, Мась!, не дергай ты меня за пиджак, сажусь я уже, сажусь, дай договорить только! Давно б уже расписались   по-тихому, и принципы ничьи высокие не стали б тревожить, так ведь разрешение ваше нужно.  Марфа ведь еще несовершеннолетняя.

- Марфа, это правда? – спросила мама, но, не дожидаясь ответа, взмахнула руками и рухнула на диван, закатившись от хохота . Собаки так  брызнули во все стороны. А близнецы, наоборот, даже и не проснулись. Мама докатилась до них, остановилась, и осторожно откатилась слегка назад.. Материнские инстинкты брали в ней верх в любом состоянии.

- Ой, не могу! – взвизгивала мама сквозь смех. – Ой, ну вы все даете! И молчали, главное,   прям,  как партизаны! Да что ж я, страшная, что ль, такая? Пугало из меня какое-то сделали! Помрешь тут с вами!

Отсмеявшись, мама тыльными сторонами обеих рук энергично вытерла  навернувшиеся на глаза слезы, и тогда уже вполне серьезно сказала, что ей, по-хорошему,  и впрямь следовало бы обидеться. За то, что все мы,  как видно,  держим ее за какую-то идейную идиотку.  В то время, как она вовсе не дура,  и вполне способна понять, что в жизни бывают обстоятельства, когда приходится поступаться принципами.

- Значит, благословляешь? – полушутя-полусерьезно уточнил Гриша.

Мама замахнулась на него  гитарой, после чего, нарочито фальшиво, сыграла на ней марш Мендельсона. Я перевела дух и плюхнулась назад на свой стул. Возле меня  Марфа  облегченно вздохнула, опуская голову на плечо ненаглядного своего дяди Саши. Гришка, незаметно для мамы, показал мне на большой палец,  а Костя поднес мою покрасневшую от его мертвой хватки руку к губам и нежно поцеловал.

На лицах у всех читалось: «ну, слава Б-гу, пронесло!», все сразу заговорили, одновременно и  вразнобой: а что, мол, не открыть ли по такому случаю новую бутылку вина, или даже чего покрепче, а то, может, согреть еще чаю, ну-ка, кто будет еще чай, поднимите руки, так, один, два, три…, свежо как стало, может окно закрыть?

- Аглаюш, - выделился в общем хоре хрипловатый баритон Оскара, - а как думаешь, может и нам заодно с тобой…

Он не договорил. Мама резко встала, швырнула многострадальный инструмент на диван, и вышла, от души хлопнув за собой дверью. Было очевидно, что тут ее терпенью настал предел.

Дядя Саша,  выразительно глянул  на Оскара и крутанул пальцем у виска. Оскар  независимо передернул  плечами, поднялся и вышел, на ходу нашаривая в кармане сигареты и спички, бормоча под нос: «Нет, ну элементарно ж смешно! Можно подумать, все мы тут маленькие дети….»

Всем как-то сразу расхотелось пить чай. Начали потихоньку вставать,  Марфа принялась  собирать чашки, я стала ей помогать, краем глазом заметив, как вскочила  и быстро выбежала за Оскаром вслед Наташа, жестом остановив рванувшего за ней было Гришку. Костя тоже поднялся, и склонился над колыбелькой.

- Насть, ну я пойду, уложу Лешку по нормальному?

- Ага. Ты ложись спать, а я помогу Марфе, гляну, как там Светка, и тоже приду.  

Собрав  мусор в мешок, я отправилась  его выносить. Спустилась с крыльца, услышала голоса у калитки, и остановилась.

- А  я ведь вас сразу узнала! Как только увидела. И никакие такие  шрамы не помешали! И  ваше это «Элементарно смешно!» мне, если хотите знать, до сих пор иногда во сне снится. Просыпаюсь, и, кажется   - вот открою глаза, а вокруг палата, и наши все, и вы между кроватями ходите, ругаетесь, что опять проспали: «Это же элементарно смешно! Взрослые люди, а все никак не научитесь просыпаться вовремя, так, чтобы успевать в школу!»   

 - А я тебя, Наташа, не сразу узнал. Взрослая ты такая красавица стала – прям дух от тебя захватывает!

- Ой, ну вы уж скажете, Александр Менделевич!

В разговоре возникла пауза, и только я уж собралась проскочить деликатно мимо них со своим ведром, как Наташа собралась с духом и задала  вопрос, ответ на который я ни за какие коврижки не захотела бы пропустить. Иначе пришлось бы самой его потом задавать.