*

Ближе к вечеру Анджела родила чудесного мальчика, смуглого и темноглазого, как она сама. Мы еще были в родзале – Митя как раз заканчивал зашивать небольшой разрыв – когда неожиданно  - цок-цок-цок – в облаке сладких духов нарисовалась  педиатор. Мы ее не вызывали – с ребенком ведь все хорошо было.                

- Давитян Анжела, двадцать пять лет, не замужем, правильно? Гражданка Азербайджана, и российской регистрации у вас нет? Временно проживаете в секторе Д? У врача  во время беременности не наблюдались? А ребеночек-то желанный?

- Желанный, -  Анжела едва  шевельнула в ответ губами. Все  тело ее напряглось, бедро и колено, которых я, подавая инструмент, случайно коснулась рукой, казались  деревянными.  Я выронила зажим,  и он громко звякнув, ударился о керамические плитки пола. Пришлось срочно распаковывать резервный набор.

- Настя,  будь повнимательнее! – прошипел Митя. - Держи зеркало вот так, как я показал, ясно?

- Ну, гнида, я тебе еще покажу! Небось, не забыл еще, как сам другим врачам зеркала держал? У самого, можно подумать, пальцы не немели! Особенно если некоторые один шовчик по два с лишним часа накладывают!

- Ну, и где же наш ребеночек?  - весело щебетала педиатричка. - Ух ты, какой славненький мальчик! Три с половиной килограмма – толстенький-то какой! А глазки-то какие у нас черненькие! Женщина, вы уже решили насчет ребенка? А то б я его сразу на второй этаж, на усыновление унесла. Как раз есть у меня на примете одна подходящая мамочка. « И на наследственность, говорит мне плевать, лишь бы здоровенький был!»  Так я б его сразу и забрала, чего ему тут, болтаться? Еще заразу какую-нибудь подцепит. А  завтра с утречка как юрист подойдет,  сразу все и оформим. И послезавтра он у нас  домой пойдет, как все нормальные детки. Хорошо, женщина? Вы мне только вот здесь и здесь прямо сейчас распишитесь.

- Маргарита Алексеевна, вы мешаете нам работать!  - Не выдерживает, наконец, Митя.

- Извини, Митюша, одну минутку,  я уже ухожу. Женщина, но вы же понимаете, что вам  не дадут его взять с собой? Решайте скорее, мне некогда. Вам кажется, ему будет лучше в Доме Малютки? Да что ж вы молчите? Вы вообще слышите меня?  Вы хорошо понимаете по-русски?

- Да, я хорошо понимаю по-русски, - безжизненным голосом отвечает Анжела. Протянутая ей ручка повисает в воздухе. Анжела не делает ни малейшего движения ей навстречу.

- Тьфу, черт! -  чертыхается сквозь стиснутые зубы Митя. Иголка снова  протыкает кожу в неверном месте. 

 

*

Часа в два ночи меня будит телефонный звонок. С трудом отрываю голову от   стола, где она лежит, потираю одной рукой затекшую от неудобного положения шею. Другой рукой неуклюже подцепляю трубку.

- Отделение обсервации. Слушаю вас.

Приятный мужской голос с еле различимым акцентом. Говорит чуть с придыханием, явно очень волнуясь.

- У вас сейчас находится женщина, Анжела Давитян, можно узнать, как ее состояние?

В таких случаях положено отвечать, что справочная с 9 до 15 по телефону 9751 и так далее. Но я, конечно, говорю вовсе не это. Я говорю:

- Подождите.

С трубкой в руках я иду в палату, трясу за плечо спящую Анжелу и прикладываю ей трубку к уху.

- Але, але! Вы слушаете меня?! Почему вы молчите! - Нетерпеливо взрывается трубка в этот момент. Акцент в раздраженном голосе слышится гораздо сильнее.

- Давид! -  восклицает Анжела. После чего следует поток незнакомых мне слов.

Ребенок спит рядом с ней в кроватке – черные загнутые ресницы на смуглых щечках, ручки сжатые в кулачки.

Сама не зная еще зачем, я  снимаю на телефон крохотное двухминутное видео – мама, спящий ребенок, голос отца в телефонной трубке. Скорее всего, этой записи суждено остаться их единственным семейным видео. Единственным свидетельством того, что семья эта вообще когда-то  существовала. Единственным, что останется от нее на потом.

 

*

В Москве тучи, а у нас в раю – солнышко.  Я спрыгиваю с Астрочки, сдвигаю на лоб темные очки, и оно слепит мне глаза. Я сонно и сладко жмурюсь, предвкушая отдых и сон.

Я показываю видео маме – она сидит в кухне, качает ногой спящую в коляске Маринку, время от времени сует сидящей в высоком стульчике Таньке не глядя ложку-другую каши, а сама уткнулась в свой ноутбук, просматривает новостной сайт.      

Марфа спит, близнецы бегают во дворе. Дядя Саша пристроился у сарая, и мастерит из уворованных на какой-то стройке обрезков красного дерева маленький шкаф-комод- пеленальник  для дочки. Выходит что-то жутко изысканное и одновременно удобное. Мастеря, дядя Саша посвистывает. Иногда в этом свисте удается различить обрывки популярных песен, а иной раз даже арии из классических опер. У дяди Саши очень неплохой слух и весьма богатый репертуар.

Сдвинув со всей бесцеремонностью  ноутбук, я сую маме под нос мобильник с отснятыми мною кадрами,  естественно сопровождая их  пояснениями. Рассказ мой весьма пространен, эмоционален и местами абсолютно нецензурен.

Мама, мне кажется,  слушает меня вполуха,  продолжая думать о чем-то своем. Но   неожиданно она резко поднимает голову и встряхивается, как собака, вышедшая из реки.

- А знаешь, Аська,  тут может и  удастся что-нибудь  сделать!  Скинь-ка  этот  фильмец на мою страничку, а я к нему пару слов покрепче по-англицки присобачу.  Привлечем, так сказать, к этому сугубо частному случаю, внимание мировой общественности. Глядишь, что и выйдет. Пусть не  всему сектору Д, пусть хоть паре людей   удастся помочь –  тоже ведь хлеб.

- Трем людям, мам, – я оглушительно зеваю, гоняя по экрану послушную миниатюрную мышку.

Потом я топаю спать. Даже  уже не пытаюсь сгонять кошку с котятами, просто сдвигаю их чуть   в сторонку, чтобы и мне  стало можно хоть как-то вытянуть ноги. В конце концов, может кошка и права – не так уж часто я здесь ночую, чтоб настаивать на единоличном владении этой кроватью.

 

*

Мне снится, что была война. Вокруг сплошной хаос и разрушение. Сквозь этот бедлам мы ищем своих детей. Их куда-то вывезли в самом начале всеобщего бардака, упрятали в какие-то щели и бункеры, и теперь мы медленно объезжаем многочисленные детдома, приюты и детприемники. Дети выросли, похудели, сделались едва узнаваемы, и сами не узнают нас. Тем не менее, мы последовательно находим  Свету, Таню, Марину, Лешку, Ваську и Варьку, костиного еще нерожденного малыша. Мы, кажется, уже всех нашли, но почему-то все продолжаем и продолжаем искать. 

Я просыпаюсь, как всегда, уже на закате, с чувством, что необходимо немедленно вспомнить что-то ужасно важное. Ощущение  знакомое, я часто с ним просыпаюсь, и обычно на поверку оно не несет в себе никакой информации.

Звоню Игорю – там, медленные гудки, после чего автоответчик голосом Игоря сообщает, что в ближайшие сутки он на дежурстве, просьба оставить сообщение или перезвонить завтра после шести. Значит, до завтрашнего вечера Светка у бабушки.

Звоню Косте – в трубке слышится бодрый голос, на заднем плане Серегин смех – они доклеивают обои. Как насчет приехать к ним? У них весело!

Несмотря на долгий сон, а может и благодаря ему, руки и ноги у меня все еще свинцовые. А как насчет приехать сюда, когда они  там все  закончат? Веселье я им и здесь гарантирую.

На заднем плане оживленное совещание, но окончательное решение так и не принято – зависит от того, когда они все закончат. Я не настаиваю, чмокаю трубку, медленно потягиваюсь, с трудом  разгибаюсь, и вяло перетекаю в кухню. В голове все еще туман и дым от едва отгремевших взрывов.

 

- А у тебя гости! – встречает меня Марфа с дочкой на руках. Мама, как всегда, куда-то уже упорхнула.

Я всматриваюсь, тру глаза, и всматриваюсь вновь. Не, это точно, мне не показалось – за нашим  родным круглым столом сидит Степа с ножом из лифта. Ну да, тот самый, из восемнадцатого детдома. И неловко, двумя руками, прижимает к груди двух хныкающих рыженьких зеленоглазых близняшек. А где же их мама? Неужели…

- А где Наташа? – я не столько спрашиваю, сколько испуганно взвизгиваю.

- Да здесь она, здесь, - хором спешат меня успокоить сразу все присутствующие. - В тубзик отлучилась, сейчас вернется.

Я так испугалась, что как-то сразу проснулась.

- А они тоже близнецы, да? И тоже рыжие, да? А правда, что близнецы почти всегда рыжие?

- Неправда. Вась, ты мне сейчас руку оторвешь, отцепись!

- Васька у нас будет аналитиком – закономерности во всем ищет, - это, конечно, Гришка. Он аккуратно вынимает из Степкиных клешней малышек. Девчонки в его опытных руках сразу же успокаиваются.   Марфа тем временем ставит перед гостем стакан с чаем.

- А это как «аналитиком» - анализы у всех брать, да?

Наташа – прекрасная и величественная, как всегда, в Марфиной длинной, до колен, драной майке с Микки-Маусом и с мокрыми, рассыпавшимися по плечам, рыжими волосами, вышла из нашего совмещенного санузла и склонилась над Гришей, забирая у него малышей. Я заметила, что брови у него поползли вверх - мой брат явно был впечатлен.

- Э-э-э, - пробормотал он, слегка запинаясь. – Собственно, одного ты вполне можешь оставить. Даже двух, если хочешь. Правда-правда! Они вовсе мне не мешают! Я э-э-э, и не к такому привык.  

- Им есть пора, - улыбнулась она в ответ. – Вряд ли ты сможешь их покормить.

- Ну, тогда потом. Тебе же тоже надо будет поесть.

- Потом, я надеюсь, они уснут. Но, если нет, я воспользуюсь твоим предложением.

Забавно было наблюдать  Гришку с девушкой, и убеждаться, что вот, ничто человеческое и ему, ботану, не чуждо.

Вошел со двора  дядя Саша, с грохотом отодвинул стул от стола, уселся, молча махнул Марфе рукой – дескать, подавай! Она, как всегда, тут же засуетилась, сунула мне не глядя в руки Маришку, заметалась, как угорелая по кухне, рванулась разогревать разом суп и жаркое, доставать тарелки – мелкую и глубокую, вилку, нож, ложку, резать салат – все вместе,  стараясь все разом успеть в одну единицу времени. И выражение лица у нее сменилось с уверенного хозяйски-гостеприимного на сосредоточенно-виноватое.

Мне сразу сделалось неприятно, хуже того – я почувствовала себя за собственным столом лишней. Когда ж все это закончится, когда ж она поумнеет, наконец?!

С Маришкой на руках я вышла из кухни, прошла по коридору в детскую. Наташа, сидя на коврике, прислонившись спиной к громадному белому медведю (склонный к гиперболам, Алеша принес его на первый день рождения Тани), кормила девочек.

-Привет! – сказала она. – мы ж вроде, еще не здоровались? А классный у тебя брат! Он по жизни чего делает?

- В универе учится.

- Как бы его в армию не загребли. Знаешь, как у них: «В связи с очередным межтерриториальным конфликтом отменяются временные отсрочки для студентов следующих специальностей…» процитировала она.

- Не загребут. Он отличник, именной московский стипендиат.

- Круто! Впрочем, по нему видно, что шибко умный. А у него девушка есть?

- Без понятия. Он мне о таком не рассказывает. Может, мама знает? А ты по жизни что делаешь? Ну в смысле, что делала… раньше?

- Раньше –это когда? В детдоме Менделич меня и еще двух девок в кружок худ.гимнастики при дворце районном  определил. Потом оттуда в спортшколу отобрали. Потом школа кончилась – в клуб пошла танцевать. Теперь вот – сама видишь.

Наташа чуть помолчала.

- Слышь, Насть, а ты ж наверное знаешь – растяжки эти по бокам, и вот на груди - они теперь на всю жизнь останутся?

- Ну… наверное да. Но их ведь, наверное, можно кремом тональным замазывать?

- Ага.  Но, всяко, уже не то будет. В приличное место, пожалуй что, и не возьмут теперь.

Опять помолчали. В тишине было слышно, как громко чавкают девочки – молока у Наташи явно было завались.

- Слышь, Насть, мы это, чего думали… а нельзя  мне тут с малыми  перекантоваться немного?

Чего-то в этом роде я ожидала с тех пор, как  их здесь увидела. И, честно говоря,  не думала, что это такая уж классная идея. У нас же  такой проходной двор всегда, а учитывая, что Наташа  девушка довольно заметная…  А с другой стороны – не на улицу ж их выкидывать? Раз сюда добрались, значит, все другие варианты уже перебраны.

- Пока, - осторожно говорю я, - точно можешь. День-два, а дальше мама наверняка что-нибудь получше придумает. Ты уже видела мою маму?

- Нет еще. Но я про нее …. слышала. Аглая Муравлина, верно?

- Слышала? От кого, где?! – не в жисть не поверю, чтоб Наташа увлекалась политикой!

 - От Менделича. Он нам про нее все уши прожужжал во время той, ну помнишь, Славяно-Великоросской бодяги,  статьи ее из интернета по вечерам читал вместо сказок. Он вообще, по-моему, дышал к ней неровно. Мне, кажется, я до сих пор помню, погоди, погоди..: «Славяно-великоросскому конфликту ужасно не хватает своего Киплинга, который воспел бы возложенное на себя нелегкое бремя великороссов насильно, за волосья, тащить  за собой непокорных мало- и белороссов к единственной,  с точки зренья России, истинной версии прогресса и процветания»  

- О Г-споди! Ты действительно помнишь этот бред наизусть! Мама будет в восторге.

- Да ничего тут особенного. Просто у меня память хорошая. Один-два раза услышу – и все, запомнила.

- Ты, наверное, в школе отличницей была? – спрашиваю я с завистью.

- Не. Это – нет.  Для этого я слишком   плохо пишу и читаю – у меня эта, как ее, дислексИя. Меня из-за этого в конце первого класса чуть в интернат для дебилов не упекли. Менделич отстоял – прикинь, прочел со мной ночью накануне вслух все ихние тесты, ну, и потом мы их пометили – типа, как крапленые карты. Утром я  на комиссии всех потрясла –  читать за ночь научилась! Подумали – наверное, я  в первый раз испугалась.  Мне услышать надо, вот если на слух, тогда да, тогда само все как-то запоминается.

Наконец все три малышки тихо спят в расставленном для такого случая старом деревянном манеже, и мы с Наташей налегке возвращаемся в кухню – нам бы тоже неплохо чем-нибудь закусить.

К моему неудовольствию, дядя Саша все еще там – поел, попил, и теперь лениво покачивается на стуле, ковыряя в зубах зубочисткой. Увидев Наташу, он так и подскакивает на месте – причем не то, чтоб сражен наповал ее красотой, а явно он уже ее где-то видел. Час от часу нелегче! Если учесть, где его подчас носит  с этими ремонтами… Ладно, будем надеяться, что ко всем прочим своим мужским качествам он еще и умеет держать язык за зубами. 

Поставив чайник,  выскакиваю на крыльцо покурить. Дядя Саша немедленно увязывается за мной:

- Нас-тась-я! – потрясенно произносит он полушепотом. – Ты хоть знаешь, чья это краля?!

Я молча киваю.

- И ведь он ее везде с фонарями ищет! Уж я-то знаю, как раз проводку на той неделе в берлоге его менял, вся охрана об этом трындела. При мне кто-то звякнул в телефон, что вроде видели ее, в сторожке в каком-то парке. Так часу не прошло – в новостях передали, что по всем четырем углам того парка  четыре  сторожки синим пламенем заполыхали и девицу какую-то рыжую в кустах всю переломанную нашли. У-у, медведь, а не человек!  Если он ее здесь найдет, нам всем копец. Ты, давай-ка, налаживай ее отсюда от греха подальше, у нас тут дети, не дай Г-дь…

- И у нее дети, - негромко говорю я.

 - Ну да, ну да, я ничего и не говорю, дети. Но ведь одно дело –  наши дети, а другое еще чьи-нибудь. Сама-то своей головой подумай!

- Дядь Саша, - я задумчиво разглядываю прислоненный к крыльцу пахнущий свежим лаком шкаф-комод-пеленальник. -   Вот как так получается: руки у тебя умные, а сам ты дурак?

 

*

Костя перезванивает практически уже ночью. У него нежный, нетерпеливый голос, и жаркое, даже сквозь трубку обжигающее ухо дыхание – я слушаю и, забывая обо всем,  даже не сразу вникаю в смысл произносимых слов.

- Так ты все-таки приедешь?

- Ну, Серега обещается меня подкинуть, в случае, если у вас  отыщется, где ему переночевать.

-Да, конечно, пусть приезжает! Дом большой, что-нибудь придумаем!

Я абсолютно   убеждена, что у нас дом  резиновый – случая не было, чтоб кому-нибудь не хватило в нем места!

Они действительно появляются –  где-то около часа.

 Сперва я слышу низкий рык незнакомого мне  мотора, потом заливистый лай всех наших собак сразу, потом глухо стукает наша никогда не запираемая входная дверь, потом сразу что-то с грохотом падает и катится по полу   –  похоже, жестяное ведро, кто-то громко чертыхается -  и вот он, мой Костя, я с радостным визгом повисаю у него на шее!  

Бессовестная откровенность моего поведения объясняется тем,  что я уверена  - наши все уже спят, а Сереги я давно не стесняюсь.

Тем больше потрясение, когда за спиной моей вдруг слышатся тяжелые шаги и отчетливый  лязг передергиваемого затвора. Тонкие брови Сергея изумленно влетают вверх:

- Батя! Ты еще откуда тут взялся, и чего нах.. делаешь?!

Осторожно отцепляюсь от Кости и медленно оборачиваюсь. Посреди кухни стоит дядя Саша, заспанный, в одних трусах, и с  наставленным прямо на нас ружьем в руках. Секунду спустя за его плечом возникает сонное лицо Марфы с хнычущим ребенком, рот которого немедленно затыкается титькой.

Немая сцена.

Марфа соображает первая – быстро и аккуратно она опускает дуло ружья вниз, в пол – и  делает это как раз вовремя, поскольку дяди Сашин палец,   все еще пляшущийся на спусковом крючке, неожиданно дергается,  и ружье, соответственно стреляет. Хлоп! В нашем многострадальном полу появилась свежая, черная, чуть дымящаяся дырочка.

На шум выстрела сбегаются все:   взъерошенный Гришка,  вернувшаяся недавно с родов и едва успевшая задремать мама, бледная до синеватых прожилок на висках Наташа, визжащая не то от испуга, не то от восторга Татьяна.  Не хватает только  Васьки и Варьки -   этих, если уж уснули, ничем, кроме пушки не разбудить, да Степки,  на последней электричке  неожиданно подавшегося в Москву, ( и хорошо, от греха подальше, а то кто  знает, что б он сейчас учудил).

Да, ничего себе,  у меня нарисовался романтический вечер! И уж веселья хоть отбавляй!

 

*  

В два часа ночи мы все  еще сидим в кухне вокруг стола. Пьем пиво, которое Костя с Сережкой привезли с собой из Москвы,  жуем бутерброды со всем, что только есть в холодильнике, и болтаем обо всём на свете. Мне ужасно хорошо – я выспалась днем, спать мне больше совершенно не хочется. У остальных, похоже, в башке гуляет адреналин. Мне лично все равно кто здесь кому кто.  Лично я сейчас всех люблю, и мне кажется, что и все сидящие, вокруг меня за столом, друг друга  любят. Мы будто одна большая семья.

То, что он, придя в незнакомый дом,  неожиданно наткнулся на своего, давно оставившего семью отца, для Сережки оказалось вполне в порядке вещей. По его словам, это происходит с ним регулярно, минимум дважды в год. Ведь недаром отец его не просто бродяга-ремонтник, а один из лучших в Москве. Человек-легенда, коему подвластно все – электрика,  электроника и сантехника. Которому  хоть дерево дай,  хоть бетон, хоть  самый что ни на есть благородный мрамор, не говоря уж о пластмассе и силиконе  – и он из этого сотворит все, что вы ему закажете, и вдобавок еще то, что вам даже  в голову никогда не придет. 

Дядя Саша, сообразив  наконец, что он только что чуть не наделал,  начал каяться и  бить себя в грудь : «Да  же я  ! Да что же! Дак  ведь сынка! Да я ж думал, за рыжей этой пришли! А так бы я   никогда! Да  я разве не понимаю, что  дети!» Но ружье у него все равно отобрали.

Марфа с Серегой наперебой успокаивают его, отпаивая попеременно то водкой, то валерьянкой но все это пока что безрезультатно.  

То,  что мачеха – ну да, не побоимся этого слова -  младше его на три года, Серегу похоже, нисколько не впечатлило.

Но зато его по-настоящему  удивили  Маринкины глаза. Такие же точно, как у него самого, темно-синие. Как грозовое небо, как море. «Подумать только, - потрясенно говорит он. – Прям как  самому себе в глаза заглянул!»   И он снова и снова заглядывает ей в глаза – и каждый раз опять изумляется результату.

Несмотря на протесты и покаянья, мама уносит дяди Сашино ружье  от греха подальше, не сообщая куда. Подумаешь! Будто мы не знаем про большой кованный сундук в дальнем углу чердака, или где мама хранит от него ключи! Впрочем, дядю Сашу мы в это посвящать не станем.

- Аглая Михевна! Да зачем вы так! Я ж ведь, как шум услышал -  подумал, что за ней – кивает на Наташу - пришли! Ну что греха таить, испугался! Так не за себя ж – за детей испугался! Ну что ж вы – не понимаете разве!

- Александр Дементьевич, - свешивается с лестницы на чердак мама. – Это вы поймите меня, пожалуйста, правильно. Мы здесь  у себя дома. И поэтому позволяем себе одну, возможно, совершенно непростительную по нынешним временам, роскошь –  никого никогда не бояться.

На мгновенье в кухне воцаряется тишина, точно каждый сейчас переспрашивает себя: «Боюсь? Не боюсь?» И, словно услышав ответ, улыбается с облечением. И опять начинает болтать всякую чепуху.

Извлекается из чехла гитара, мама перебирая струны, мурлычет, как бы про себя, словно в подтверждение своих слов: «Поднявший меч на наш союз..». Мы все – кто во что горазд, на разные голоса, подхватываем знакомый напев. Я смотрю: и Костя знает слова, и Наташа, и даже Серый. Хотя это очень старая, еще из прошлого века, песня.  

                                                                        

*

Утром следующего рабочего дня я ужасно спешу – сегодня я впервые буду работать на новом месте и в новом качестве!

 Поэтому  просыпаюсь  раньше обычного – за десять минут до звонка будильника, и первым делом отключаю этот будущий, не нужный уже никому звонок – чтобы не разбудить Костю.

Костя спит, поджав под себя ноги, спиной к окну. Длинные ресницы на матово-смуглых щеках. Резкие, напряженные черты лица во сне разгладились, линии  расслабились и слегка провисают – лицо, словно нарисовано не острым,  как обычно, грифелем, а мягким пастельным карандашом. Занавеску над лицом чуть колышет весенний ветер. Я лежу с краюшку. Между нами в центре кровати мурлычет кошка, вылизывая и без того уже, на мой взгляд, чистых котят.

  

Потихоньку, стараясь никого не потревожить, встаю, одеваюсь и выскальзываю за дверь. Душ, кофе, овсянка с яблоками и корицей. Все спят, и только собаки бьют себя по бокам хвостами, когда я закрываю за собой на щеколду калитку.

Подходя к дверям Института, слышу за спиной восхищенный свист, и абсолютно правильно отношу его на свой счет – да, я сегодня пришла в мини-юбке, а что, нельзя, что ли? Тем более, все равно я ее сейчас сменю на безликую медицинскую форму.

Свистом, однако, дело не ограничивается – меня бесцеремонно цапают за плечо, заставляя развернутся. Ну, Митька, ты, как я погляжу, совсем уже обнаглел! Сейчас я тебе все скажу!

Но я не успеваю ничего сказать: он прижимает палец к губам и утаскивает меня за угол здания.

- Слушай, чего здесь у нас  вчера было! Ухохочешься!

Я – брезгливо разглаживая рукав куртки, высвобожденный, наконец, из его цепких пальцев – Ну и чего?

Но он пока не может  отвечать – давится потому что от смеха.

  - Ты себе не представляешь! Ну, с утра, как водится, юристка и социалка наехали на твою Анжелу, требуя, чтоб она подписала отказ от ребенка.  Ее ж уже выписывать вроде пора, койку освобождать, у нас  же без страховки экстренная только помощь бесплатная. Она – ни в какую! Хотите – берите силой в детдом. А сама в ребенка вцепилась, аж пальчики побелели! Такая, я тебе скажу женщина – я прям проникся! И то сказать – природа,  материнский инстинкт.  Пришлось им ни солона хлебавши идти. Вот, значит, сидят они у нас в ординаторской с Маргаритой, и типа как совещаются. А я типа так рядом сижу, к ним спиной, с понтом дела кофейком балуюсь. И вот пока они решали, то ли им в опечную комиссию звонить, то ли в МВД, смотрю, открывается дверь – и прям, как в кино,  типичный такой дядечка  в сером, с маленькой такой трехцветной книжечкою в руках. Я грит, разрешите представиться, сотрудник такой-то такого-то отделения. Сигнал, грит, к нам поступил, что здесь, мол, наблюдается отдельный случай нарушения прав человека и расово-национальной дискриминации. Без всяких на то оснований  пытаются разлучить мать с ее ребенком. 

Они туда, сюда, хвостом завиляли, что ведь он сам должен знать, что ведь есть правило, что ведь было распоряжение, что ведь матери сами обычно просят! Да ведь  ему ж самому, наверное,  известно, что там, в секторе Д, за бытовые условия! Разве  можно туда с грудным ребенком?

 Да нет, пожимает плечами серый, ничего такого ему не известно. А вот данная конкретная мать, Давитян Анжела, 25-ти лет, уроженка Москвы, временно проживающая в вышеупомянутом секторе Д, подобное желание изъявляла? Ах, нет? А как там ее и ребенка  здоровьичко на сегодня,  нельзя ли их, если все путем, как-нибудь побыстрее выписать? Он бы тогда сразу их и забрал, чтоб машину лишний раз не гонять.

В общем, не прошло и полчаса – да что там, двадцати минут не прошло, как  Анжелка твоя, в новехоньком платье – оно ей, мягко скажем, великовато было, и широковато в плечах, да и вообще, на мой взгляд, не ее фасон, ей бы юбка твоя вот эта больше пошла б по-моему, с дитем в синем кружевном конвертике на руках, стояла у главного выхода на ступеньках. И тут – слушай, слушай, последний штрих! Смотрю, с обеих сторон у наших ворот штативы с камерами – да не хухры-мухры, а сразу видать, что профи снимают,  и лампы-вспышки, и утварь всякая, а один, ну вот точно тебе говорю, вообще не русский был. А к крыльцу   по аллее подкатывает машина – не лимузин конечно, но и не черный ворон, приличный такой цвета мокрого асфальта джип,   и оттуда два кента в сером выталкивают насмерть перепуганного, обалделого азера – тоже во всем с иголочки, аж  сзади бирки из-под воротника торчат. Ну, азер видит   Анжелку, отталкивает кентов, в два прыжка взлетает на ступеньки и тут все трое – мать, отец и спеленутое дите сливаются в едином объятии! Хепи енд, бля!

Ну,  кенты дали  этим,  с камерами поснимать в свое удовольствие, потом загрузили  святое семейство в машину – аккуратно так, вежливо, чтоб нечаянно никого не помять, и увезли. Очень надеюсь, их вежливости хватило аж до самого пункта назначения.

Ну, что скажешь?  Хороша вышла сказочка со счастливым концом?

У меня нет слов. Молча закуриваю предложенную Митькой сигарету. Опасливо смотрю на часы  - нет, вроде еще не опаздываю. Митя пускает колечко дыма, и продолжает рассказ.

- Ну, а  часика через полтора, стали всех из отделения на ковер вызывать, мобильники и планшеты курочить, допрашивать, кто мог снимать, да кто мог скачать. Даже из дому всех сотрудников повытаскивали – ну кто был вчера выходной.

- А я-то как проскочила?

- Так   ты ж вроде со вчерашнего дня в нашем отделеньи не числишься.

 

*

Да,  уж тут мне явно не светило никакого акушерского экшена.

Светлана Юрьевна, главная акушерка института (должность высокая и чисто административная), торжественно представила меня персоналу – акушерке предпенсионного возраста Прасковье Андреевне и фельдшеру Вале Ивушкину, недавнему выпускнику училища, с застенчивыми голубыми глазами. Он  слегка прихрамывал  при ходьбе – видимо, поэтому находился сейчас здесь, а не  в армии.

- В случАе, если число пациентов у тебя перевалит аж за пять человек,- Светлана Юрьевна закатила глаза, в знак того, что она даже в мыслях не допускает такую возможность, –  получишь подмогу из других отделений. Если же с утра у вас никого, и в дальнейшем вроде как не предвидится –   направишь свой персонал туда, где будет в тот день народу нехватка.

Она объяснила мне, как заполнять табели и ведомости, показала, где ключ от наркоты, где – от сильнодействующих средств группы В, заставила расписаться в куче бумажек, выдала кипу циркуляров санэпидстанции, с коими следовало не откладывая, сегодня же ознакомиться, и, бросив напоследок : «Ну, Настя, ты уж не подведи нас!»  -  с достоинством удалилась.  Вслед за ней откланялся голубоглазый Валя, торопившийся  домой после дежурства.  Мы остались один на один с  Прасковьей Андреевной, которая  велела звать ее тетей Пашей, и обещала  показать и рассказать мне, что здесь к чему.

Отделение, как в тот день, когда я сидела здесь с насмерть перепуганным Костей, казалось заброшенным и пустынным.   

Впрочем, один пациент у нас сегодня все-таки был. Дядя Федя опять кантовался на сохранении.

  - Ты с ним поосторожней, - предупредила меня тетя Паша. – Нынче он не в духе, завтрак вон отослал, сказал – помоями кормим. А какие помои, когда для этого отделения вообще все по спец заказу из ресторану привозят, а у нас на кухне разогревают только!  Невозможно  с ним вообще, и когда только выпишут! Вот тоже еще напасть на нашу голову! Бывают бабы беременные капризные, но этот… ни в какие ворота! Ну вот ты только…

Где-то на середине этой важной, образной, богатоинформативной и высокоэмоциональной фразы я абстрагировалась и перестала воспринимать.

Из-за неплотно прикрытой двери палаты  звучал высокий и чистый голос. Не мужской, и не женский --- вообще неземной какой-то, в смысле не от мира сего, может, так поют ангелы – они ж вроде как бесполые. Это  была не какая-то ария или песня, а просто  набор звуков, совсем, на мой неискушенный слух, случайный, такое себе «ля-ля-ля», но от которого почему-то хотелось плакать.                  

Раньше я никогда не слышала, как поет дядя Федя. На процедурах  знаменитый голос  звучал пискляво, с оттенком суетливой нервозности,  не возбуждая к себе  ни приязни, ни интереса.

Нет, я, конечно, знала, что он – наша национальная гордость. Но выступает-то  все чаще за рубежом, да и я, если честно, не  великий поклонник  оперы. Мама, конечно, таскала  нас всех в Большой – на «Русалку», «Золотого петушка» и «Сказание о Граде Китеже». В Геликон - Опера на «Елку»  под Новый год . В общем, на что-нибудь, адекватное для младенского возраста.

Хотя один раз,  это была «Иоланта». Какое-то чрезвычайно редкое исполнение, на которое  мама, как всегда,   чудом  раздобыла билеты. Ла Скала, что ли, к нам приезжала. Во Дворце Съездов. Помню, что было  очень  классно –   прекрасная музыка, море огней, поздний вечер, и жуткий холод по которому мы возвращались домой в полупустой электричке.

Дождавшись паузы, я осторожно стучусь – краем глаза замечая, что тетя-Паша недовольно поджала губы:  больница же , к чему эти китайские церемонии?

- Ну, кто там еще? Не слышно, что ли - я занят! Да входите уж скорей, раз пришли!

- Здравствуйте, - произношу я, старательно и привычно оттягивая губы к ушам.- Я – Настя, старшая акушерка вашего отделения. Как вы себя сегодня чувствуете? Нет ли у вас каких-нибудь жалоб и пожеланий?

- Здрасте-здрасте! Замечательно я себя чувствую, особенно, когда никто непрошенный в дверь не ломится. Вообще,  надеюсь,  скоро уже Лев появится, сделает очередное УЗИ, убедится, что все там в порядке, и отпустит меня,  наконец, на все четыре! Задолбали уже  эти уколы и капельницы, почему   нельзя было все на дому   провернуть, не понимаю? Любые деньги готов отдать, лишь бы оказаться, наконец, подальше от этих стен!  

- Федор Евдокимович, но вам же объясняли – этот препарат чреват большим количеством побочных эффектов, поэтому его можно вводить только в стационаре.  А чем  наши стены  перед вами так провинились? ( Старательно удерживая улыбку. Лопни, но улыбку, хоть на    кончиках губ, сумей удержать!)

- Полным отсутствием уважения к  индивидуальным потребностям  человека! Стакан воды у вас не допросишься!

- ???

- Вот-вот! – вступает, наконец, тетя Паша. – Весь день вчера приставал с водой этой самой! Какая- то вода ему особенная занадобилась – ни сырая, ни кипяченая, ни простая, ни минеральная,  ни горячая, ни холодная… да тьфу на него, прости Г-ди!

Вежливо любопытствую – о чем все-таки идет речь? Дядя Федя с готовностью поясняет: во время репетиций ему необходимо каждые 10-15 минут делать глоток воды. Рекомендация фониатора. Вода нужна питьевая, бутылированная, желательно , «Святой источник». Подогретая до температуры 37.5 градуса. Что тут сложного? Саму воду ему вчера привезли – теперь ее хоть залейся, вон, в углу палаты запас бутылок, на месяц хватит. А  вот добиться, чтоб  каждый раз ко времени репетиций  ее подогревали до нужной температуры, оказалось почему-то задачей, в больничных условиях  невыполнимой.

- Что ж я ему ее, в чайнике греть буду? Может, еще и термометр  в чайник засунуть? Да где такое видано, из-за  ерунды всякой над людьми измываться?

- Да поймите ж вы, что это не ерунда,    не прихоть моя! Мне  действительно необходимо, каждые 10-15 минут, в течение репетиции. У меня горло, связки, да что ж вы здесь за медики, в конце концов!

- Вот именно, что медики! Здесь нормальное медицинское учреждение, а не сумасшедший дом, хотя иной раз и впрямь согрешишь тут с вами, подумаешь, что..

- Ну вот, слышите? Да кому же это понравится, если его сумасшедшим  обзовут, еще и за свои деньги…

- Ну, за свои деньги у нас чего только не огребешь ! – слышится за моей спиной знакомый насмешливый голос.

Доктор Лева! И как же вовремя!

-Ну? – потирая руки, интересуется он.- Что за шум, а драки нету?

 Наперебой вводят его в курс дела. Доктор Лева кивает, щелкает языком, разводит руками, наконец, насмешливо поблескивая глазами, оборачивается к молчащей мне:

- Ну вот, Настя,  задача, достойная твоего организаторского таланта. По-твоему, сможем мы,  своевременно обеспечивать Федора Евдокимовича  водой необходимой температуры?

- Сможем! – твердо говорю я. – Прасковья Андреевна, спуститесь, пожалуйста, в детское отделение и попросит их временно одолжить нам подогреватель для бутылочек.

Тетя Паша бросает на меня уничижительный взгляд,  поджимает  губы совсем  уж до состояния ниточки и  резко разворачивается к нам спиной. 

Так. Кажется, я с первого  дня нажила себе врага.

 

*

До конца дня тетя Паша со мной принципиально больше не разговаривала. Самой пришлось выяснять, где в отделении хранятся стратегические запасы хлорки (хлорка – это наше все!), где что находится в процедурной , одновременно отслеживая на уровень раствора в фединой капельнице. Количество лекарства рассчитано  соответственно весу, а вес у пациента не маленький – процедура заняла часа три. Все это время пациент должен  лежать, а лежать ему было скучно.  То и дело звякал  звонок – дядя Федя  просил подать ему то планшет, то ай-фон, то бутылку с колой. Поднять головной конец кровати повыше. Опустить ножной чуть пониже. Изменить угол наклона подлокотников. Поднять жалюзи. Опустить  жалюзи. Поднять жалюзи до половины окна.

 Короче, к концу дня я всерьез обдумывала,  сколько будет стоить  в  УЕ пластическая операции, сделанная герою  романа  В. Гюго «Человек, который всегда смеется».

Наконец капельница закончилась, мы оба с дядей Федей выдохнули с облегчением, я убралась в процедурной,  заперла свой кабинет, и отправилась навещать Игоря, весь день почему-то игнорировавшего мои звонки. 

Выходя, я снова услышала за спиной знакомое «ля-ля-ля», и слезы опять навернулись сами собой на глаза.

Ординаторская в послеродовом была заперта, хотя внутри явно  кто-то был – слышались шаги,  шорохи, вроде даже чьи-то постанывания. Ладно, в конце концов, какое мне дело!

Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг замок щелкнул и из ординаторской,  застегивая на ходу  пуговицы форменной блузы, вылетела санитарка Лера. Увидев меня, она резко затормозила,  выпрямилась, и медленным шагом, с достоинством пошла дальше по коридору. Я пожала плечами, открыла дверь и вошла.

На койке в ординаторской сидел слегка взъерошенный Игорь.

                                                                              *

Ну что тут скажешь? И надо ли  вообще что-нибудь говорить? Да кто он мне, в конце концов -  муж, любовник? Он просто отец моего ребенка.

- Привет! – сказала я.- Ты чего трубку весь день не берешь?

- Да я…это  – он провел рукой ото лба к затылку, приглаживая волосы. – Замотался, короче. Сама-то как?

- Да нормально.

- Слышал, местечко тебе непыльное досталось?

- Твоими молитвами.

Мы помолчали, Игорь – явно скучая, я – собираясь с силами.

- Так ты чего хотела-то?

- В смысле? Ну, мы ж договаривались – на этой неделе вместе забрать Светку из садика.

- А-а-а… Не, на этой, наверно, не получится.

- Как, почему?! Ты же обещал! – как я ни старалась держаться по возможности бесстрастно и пофигистки, но, похоже, возможности мои кончились. И в голосе явственно позвучали слезы.

Игорь  с опаскою покосился на меня.

- Эй, ну ты это …полегче на поворотах! Во-первых, ничего я не обещал. А во-вторых, дорогая, ты что-то слишком долго думаешь.

- И…и что?

-Ну и я тоже начал продумывать. Разные  варианты.

-  Но ведь это же мой ребенок!

- Ой, да какой он твой! Мой это ребенок – и ничей больше! Тебя тут и не стояло! Я ее можно сказать, создал.  Только что сам в животе носил,  а так – все, и беременность, и роды,  и соски, и пеленки, и колики, и потничка – всего хлебнул, все  с первого дня, своими руками!  Да я  ж ее сотворил, как этот …Пигмалион  Галатею. Что в ней  твоего после этого?!

- Ну…  наверное, это отчасти верно. Вот только ты сотворил ее … из меня.

- Да Г-ди! Ведь ты ж сама сдала эти клетки! Считай, ты от них отказалась!  

Я почувствовала, что еще секунда – и все! Разревусь, прямо тут! Ну, уж этого никак нельзя  допускать. Что угодно, только не это!

Я резко развернулась, и выбежала из ординаторской.

Я бежала, ловя краешком сознания, как  за мной захлопнулась дверь, как что-то вслед крикнул Игорь, как свистел в ушах ветер из множества распахнутых настежь  окон. В конце коридора пожарная дверь, за ней лестница, и по ней вниз,  мимо всех площадок и этажей, до самого что ни на есть подвала. И там уже, наконец, можно будет,  заплакать.

                                                        

*

Добежать до подвала мне не удалось. На первом этаже, у самых дверей в обсервацию меня словил доктор Лева. Просто вытянул руку и цапанул за плечо. Руки у него, как клещи, фиг вырвешься.

- Куда бежишь, случилось чего?

Я только молча помотала головой. По щекам моим текли слезы.

Больше он меня  ни о чем не спрашивал. Не выпуская моего плеча, доктор Лева втащил меня в свой кабинет и зашвырнул на диван. Сам брякнулся рядом.

-Ну? Чего ревешь? Кто тебя обидел? Кому я должен морду набить?

Губы мои невольно раздвинулись в улыбке, хотя слезы продолжали по-прежнему лить ручьем. Я ж говорила,  если я плачу, так плачу! Долго, всласть, и за  все беды сразу.

Доктор Лева  обнял меня за плечи, привлек к себе,  я уткнулась ему в грудь и выплакала все- все . Как мне было больно, когда мы с Игорем расстались.  Как он использовал, чтобы стать отцом, мою яйцеклетку. Как он недавно все  мне  это  рассказал, и показал впервые моего ребенка. И как  с тех пор я ежедневно схожу с ума от тоски по своей девочке. Живу, можно сказать, как в тюрьме, от свиданья к свиданию. И  вот сегодня, сейчас…

- Нда-а, - протянул доктор Лева. – История! Досталось тебе. Валерьяночки выпьешь?

- Не. Спасибо.

Он усмехнулся. Пригладил мне волосы. Вытер большим пальцем слезы со щек. Оторвал от рулона на столе бумажное полотенце. Кивнул на раковину в углу. 

- Умойся пойди, горе мое! Нос распух, глаза красные, щеки от слез полосатые. Глаза б мои не смотрели! Что ж вы, девки, с собою  делаете, пороть вас некому!

Я послушно умылась. Мне стало гораздо легче.

- Значит, замуж за него ты не хочешь? Даже несмотря на ребенка?

Я категорически замотала головой. Ни за что! Тем более после сегодняшнего!

- Нет, ну надо же! А какая любовь была! И куда все девалось! Хотя я  самого начала считал – нечего тебе с таким козлом связываться.  Я и Аркадию всю дорогу твержу – слишком вы ему во всем потакаете! Захотел медицину – на, захотел  квартиру – на,  балерину в жены – пожалуйста, ребенка – ну, ты ж не думаешь, что он сам платил за ЭКО и за суррогат ! Но ведь они ж в этом видят свой родительский долг!

 Ну вот  что толку, скажи мне, от  этих подарков, если вы с сыном годами не разговариваете?! Только: «Как дела Игорек?» - «Да все нормально!» или там  «Проблема есть, помоги решить.»  Они ж, по-моему, с  рожденья ни единого разу в глаза ему не заглядывали – что мать, что отец!

- Лев Самуилович, по-моему, вы преувеличиваете!

-Да точно тебе говорю!

Он потирает залысину на темени, затягивает потуже резинку в хвосте. Скашивает глаза, смотрит на стоящие на столе часы – крылатый бронзовый ангел, локоны по плечам, вместо живота циферблат. Беременность временем. 

- Ну что, мать-одиночка, ты свое на сегодня уже отработала?

Я киваю.

- Коньяк пить будешь?

Я снова киваю.

- Ну что ты, как китайский болванчик? Трудно сказать: « Да, спасибо Лев Самуилович?»

- Да, спасибо, Лев Самуилович.

Он наклоняется, стискивает мне лицо ладонями, прижимает с обеих сторон щеки к носу, так что губы сами приоткрываются. Чмокает меня в кончик носа.

- Вот ведь дурища, прости Г-ди! И откуда он узнал, что в хранилище есть твои яйцеклетки? Сама, небось, растрепала? Говорю, пороть вас некому!

Мы пьем коньяк из крохотных граненых стаканчиков темно-синего с золотисто-зеленым рисунком стекла. Если смотреть сквозь такое стекло на свет, то сперва все кажется мутным и темным, а потом, по мере вращения бокала в руке, то здесь, то там вспыхивают неожиданно звездочки.

- Хватит уже его рассматривать, хороший коньяк. Пей давай!

Но мне что-то уже расхотелось. Потихоньку ставлю стаканчик на стол, в надежде, что доктор Лева не заметит . Но разве от него что укроется?

- Брезгуешь?

- Что-то не хочется. И так голова кружится чего-то весь день.

- Голова кружится? У тебя месячные когда в последний раз были? Имплант, случаем, не выпадал из руки?

- Ну вы уж скажете, Лев Самуилович!

В результате мы пьем чай – зеленый, присланный ему родственниками из Самарканда, из настоящих  пиал.  Он рассказывает мне о своем детстве – он всегда вспоминает детство, стоит ему чуть выпить. Как  в шесть лет его учили играть на скрипке.

 А в конце разговора неожиданно поизносит:

- Ты это, расслабься пока, не гони. Дай ему после развода в себя прийти. Успокойся, соберись с силами, и поговори с ним по-человечески. Без слез, без истерик. Скажи ему прямо,  честно, что замуж ты за него не пойдешь. Что просто,  раз уж так получилось, ты бы очень хотела воспитывать вместе с ним  ребенка. В конце концов, никто его за язык не тянул, мог бы и не говорить тебе ничего, но раз уж сказал. Вот увидишь, он согласится. Ну, может , повыпендривается сперва, куда ж без этого. Но потом сам же еще к тебе и придет, и прощенья будет просить. Поверь мне, я эту семейку знаю! Очень скоро Игорю надоест делать все самому, еще раньше мамочке его надоест ему помогать, и вот тогда он будет благодарен тебе за любую помощь.

- Думаете?

- Уверен!