*

Для такой  огромной палаты  здесь было  удивительно тихо. Высокие сводчатые потолки уносились куда-то вверх, и, должно быть, акустика здесь была дай Б-же. Но никто не кричал, не раскачивал прутья  кроватки, стремясь выбраться наружу. Двадцать восемь разного возраста, от месяца до полугода,  младенцев   не смотрели по сторонам, не следили  взглядом за проходящими мимо людьми, не пускали пузыри и не улыбались. Большинство   сосредоточенно разглядывало  над собой потолок.  Казалось, дети  полностью погружены в себя. Глаза их   подернулись тонкой пленкой, словно они, подобно котятам или щенкам, отрастили себе третье веко. Разбросанные вокруг по стенам цветные зайчики-белочки казались  тоже почему-то до странности  одинокими. 

- Ну, вот он, - Лика подвела нас к третьей  в седьмом ряду кроватке. Кроватка была старого образца, металлическая, выкрашенная белой масляной краской. Такие кроватки легко обрабатывать дезраствором. Во время ежегодных «больших моек» их попросту покрывают свежим слоем краски,  и они делаются как новенькие.   

-Какой  странный! Голова  огромная, вытянутая, а сам будто паучок. Никогда таких младенцев не видела! А точно с ним все в порядке? – растерянно, и немного брезгливо спросила Инна, явно не решаясь до него дотронуться.

- А что ты хотела? Он же глубоко недоношенный. Они все поначалу  так выглядят. Всё с ним хоккей, даже не сомневайся!  А голова постепенно  выправится и придет в соответствие.

- А… скоро выправится?

- В ближайшие годы. Своевременно, или несколько позже. – Лика была настроена беспощадно. – Короче, хотите вы его отсюда забрать, или нет? Если да, то надо это сделать как можно скорее. В таком возрасте каждая минута дорога.  Он  и так уже провел тут на месяц  больше, чем нужно. Тюрьма-то  - она  никому не идет на пользу. Слыхали, небось, госпитальный синдром, и всякое такое. Кошку, чтоб не засох спинной мозг, и то надо почаще гладить.  А ребенка надо таскать на руках, песенки ему петь, в жопу его целовать.

- Я..я должна как следует подумать, - сказала Инна. – Это ж …ну все-таки серьезно очень  -  ребенок. И потом,  вы совершенно уверены,  что он мой? То есть, конечно, все эти документы у вас в кабинете – ну да, там, действительно, моя подпись. Я тогда в таком состоянии была, что угодно  подписывала не читая. Мне мама бумажки подсовывала, и галочкой отмечала – вот здесь!   Но, может,  все-таки, это  другого кого-нибудь  ребенок? Ну,  могли ведь их спутать где-то при перевозке?

- То есть, ты хочешь ген.экспертизу? – Лика насмешливо прищурилась.- Недешево выйдет, да и времени не меньше недели займет.

Мы с Костей до этой минуты оба молчали. Он просто молча пожирал черноглазого головастика глазами, а я – стыдно себе признаться, подобно Инне, пыталась отыскать в этом, абсолютно  незнакомом мне малыше хоть какие-то приметы тогдашнего моего Алешки… За эти месяцы он сделался совсем-совсем другой.

К счастью,  когда малыш слегка повернулся на бок, гадская казенная распашонка сползла с плеча, и я увидела под левой лопаткой знакомую  черную звездочку! Дважды причем знакомую – у Костика под лопаткой  точно такая же!

- Не надо! – радостно завопила я, причем так громко, что Лика резко дернула меня на себя и на секунду зажала рот, так что заканчивала я уже шепотом.  - Не надо никакой экспертизы! Я клянусь, я уверена,  это тот самый ребенок, которого я тогда принимала!

-  Ты что, в лицо их всех помнишь? – фыркнула Инна.

- Ага, и по фамилии.  Особенно с кем столько провозилась.  Лик, конечно, мы его заберем, тут и думать нечего. Вопрос только как? Ведь  не можешь же ты   просто вынуть его из кроватки и отдать нам? Или …все-таки можешь?

За пару недель знакомства с Ликой, я успела уже убедиться, что  в ее в лексиконе напрочь отсутствуют  слова «нельзя» или  «невозможно». Вместо них у нее  гениальное   слово «как». Как именно мы все это провернем.

- Да как два пальца!. Завтра, допустим, у меня дежурство. Утром я объявляю вашего Лешку больным, и забираю его к себе в изолятор. Часикам к двенадцати ночи он  у меня официально «помрет». А в девять утра ты – она обернулась к Инне –  поскольку в отказных документах стоит именно твое имя, заберешь его «тело» хоронить. Наш патологоанатом пьет и ест из моих рук. Он давно уж привык, что вскрытие пациентов – моя тайная страсть, а заключенья я пишу в разы грамотнее его. Разрешение из нашего морга и справку с кладбища о наличии места для захоронения  я тебе к тому времени сварганю. Годится? А потом уж вы- кивает она нам с Костей -  без проблем оформите ребенка, как доморожденного.  Опять же, как врач, обязуюсь  выдать вам, на сей раз абсолютно честную, справку, о том, что осматривала его после родов. Всем все  ясно?

Нам  все было ясно. За исключением разных там, несущественных и мелких  деталей. Типа,  кто именно родил Лешку дома - я или Инна? И куда отсюда мы его повезем? Впрочем, ключевое слово было – отсюда.  

 - Моя б воля -  я б всех детей  отсюда пораздала!  - мечтательно произносит Лика, провожая нас через служебный вход.- Вот жаль, нет у них крыльев. А то бы открыла окошки настежь, раздвинула на кроватях задвижки – и все, летите, голуби, летите! Ну, если уж кто не может – того, конечно, ничего не поделаешь, пришлось бы лечить, пока на крыло не подымется. Но все остальные…

 

 

*

- Завтра уже? Тогда  надо  срочно  по магазинам! –  таковы были первые слова Кости, вышедшего  наконец-то из столбняка.

- Да? И что именно «все» ты собираешься  покупать?

- Ну как же – все, что нужно ребенку.

Перед моим мысленным взором  промелькнуло красочно-неземное виденье Светкиного детского уголка в Игоревой квартире. Мелькнуло и сразу погасло.

-Костя,- дернула его Инна за рукав. – я, конечно, ни от чего не отказываюсь. И все, что от меня требуется, сделаю. Я даже деньги какие-то могу дать, папа выдал мне вчера на карманные.  Но… ты абсолютно уверен, что тебе  это нужно? Тем более сейчас, когда ты сам… - она сделала деликатную паузу -   в интересном положении. Потому, что я заранее говорю, что я – пас. Меня вообще родители убьют, если узнают.

- Родители ничего не узнают, кроме того, что он умер. – успокоила я ее. -  Если ты сама им не скажешь, конечно. Не бойся, никто на тебя особо и не рассчитывал, и деньги свои можешь – я чуть не сказала, куда именно засунуть, но вовремя придержала язык – можешь пока приберечь. Ты, главное, завтра не подведи.

Инна сделала вид, что меня не слышит. И не видит.

- Костя, я по-прежнему не понимаю, зачем тебе…

- Какая разница, зачем мне! Ты все равно не поймешь, не фига и пытаться объяснять. И вообще, гораздо важнее – зачем ему.

- Кому – ему? Господу Б-гу, что ли?

- Нет, сыну нашему. Лешке.

- Нашему сыну, - растерянно повторила она, точно пробуя на вкус доселе незнакомое словосочетание, и наконец-то, слава Б-гу, замолчала надолго.

Так, с  молчаливою Инной мы молча дошли до входа в метро и там, наконец, вежливо с ней распрощались. Она вошла внутрь станции, а  мы остались стоять на улице и договаривать про свое.

  - Так что, по-твоему, нам прежде всего надо купить, и где все это продается?

- Хм,- задумалась я. – А хрен его знает. Давай мы лучше сначала решим, куда мы отсюда его повезем – к тебе, или ко мне в Яхромку. И от этого  будем танцевать. Потому что если ко мне, то  все выйдет гораздо проще, а покупать,  мне кажется, и вообще ничего не надо. Ну, разве что, действительно, пару упаковок памперсов – так их всегда можно надыбать в киоске у станции.

Как-то так вышло, что детских кроваток – ну этих, похожих на клетки с прутьями - у нас дома попросту никогда не водилось. Малыши всегда спали с мамой, или, в ее отсутствие, с кем-то из нас на ее огромной кровати, которую она сама именовала «сексодром». Там же, кстати, спали больные мы возраста постарше – мама вечно ворчала, что не вставать же к каждому страждущему по сто раз за ночь, а так все под рукой - и больной, и лекарства, и всякое питье, на случай если запросит. И пульс всегда можно пощупать, и температуру смерить тыльной стороною руки - причем даже не всегда полностью для этого просыпаясь.

По мере  вырастания, годика так в два с половиной, человек сперва обретал право на  свою  кровать – ее ставили  в общей детской, а потом  и на собственную отдельную комнату. Благо дом в Яхромке большой. В перспективе мама даже грозилась замутить когда-нибудь, если понадобиться, к нему пристройку.

Коляска у нас была – древняя, ничем не убиваемая, стальная. Изготовленная когда-то в качестве побочной продукции на каком-то из советских еще военных заводов. Уродская, конечно, но довольно удобная. С большими колесами на рессорах. В ней можно было гулять с  малышом  по каким хочешь кочкам, оврагам и буеракам. Хотя чаще мы просто таскаем их на себе в слингах.

А детские одежки -  самые разнообразные, на любой абсолютно возраст, вкус, и сезон, в том числе и парадные, для достойного выхода с деткой в свет, хранятся под лестницей в большом кованном сундуке, сработанным еще нашим прадедушкой. Дядя Саша, кстати, впервые увидев, пришел от этого сундука  в неописуемый восторг, долго его оглаживал и ощупывал, цокая языком и восторгаясь до ужаса непечатно.

Конечно, время от времени кому-то из наших мелких дарят или покупают что-нибудь новое из одежки. Когда владелец  вырастает, новая шмотка отправляется  в тот же сундук, а старое, рваное, негодное и заляпанное без жалости выбрасывается из него на помойку.

  В общем-то, на моей памяти не было такого, чтоб в ожиданье нового ребенка всерьез собиралось какое-нибудь приданное. Так, разве если попадется какая-нибудь особенно красивая штучка в подарок. Я, например, купила недавно Марфе для Маринки чудную маечку с надписью: «Я – человек с амбициями!» .  На спинке там изображена мышь в туфлях на высоченных шпильках и в огромных черных очках.   А чего – прикольно. Марфе понравилось.

- Я думал, - задумчиво проговорил Костя. – Что заберу его к себе домой. Понимаешь, это же мой дом. И сын – тоже мой. Логично, правда?

- Костенька, - умильно заканючила я. – Ну хоть на первое время! Ну, все правильно – и сын твой, и дом твой, и  сама я тоже отчасти твоя. Но, поверь мне, вначале так будет проще. Нас же там много, и все мы в той или иной степени понимаем, как чего надо с детьми. А там ты один, и тебе абсолютно всему нужно с нуля учиться. К тому же ребенок – штука мобильная. Не понравилось – подхватил и уехал.

- Ты думаешь? – с сомнением в голосе протянул он. Но спорить дальше не стал, а вместо этого  погрузился в какие-то свои размышления. Вообще,  в последнее время Костя  стал слегка глуховат к внешнему миру, и происходящим вокруг событиям. Ко мне, к сожалению, в том числе. Большую часть времени он  как бы прислушивается к себе.

 

*            

Мобильник мой неожиданно разразился громкими трелями. Я глянула на экран – Игорь!

- Здравствуй, говорю, дорогой!

- И тебе тоже не болеть, дорогая!

Такой вот у нас с ним в последнее время выработался игриво-насмешливый стиль общения. Очень помогает не скатываться ненароком  во что-нибудь близко-личное.

- Не посидишь сегодня со Светкой? А то мы с Леркою в ресторан намылились, а мать ни за что не соглашается взять ее лишний раз к себе. Типа у нее там тоже какая-то своя личная жизнь.

- Игорь, - я даже слегка растерялась.- Вы ж, небось, из ресторана очень поздно вернетесь. Опять мне от тебя за полночь тащиться придется. И «Астру» моя мама пока себе забрала. Может, лучше я Свету в Яхромку к себе заберу до завтра? Погуляет, воздух у нас там, опять же, почище. А утром я ее прямо в детский сад завезу.

Я ужасно боялась, что он  будет  против. Но Игорь вроде даже обрадовался. Мы договорились встретиться через полчаса на Смоленской, он мне ее туда подвезет со всеми необходимыми вещичками.

- Кто это был? – спросил Костя, когда мы с Игорем, наконец, распрощались, каждый при этом со своей стороны звонко и нежно почмокав трубку. Без ревности спросил, а так с интересом. Правильно – к кому нам с ним друг друга теперь ревновать? В нашем-то положении?

- Это отец моей дочери.

- У тебя есть дочь? Ты мне никогда не рассказывала!

- Потому что сама только недавно узнала. Да ну, не делай такие глаза! Сейчас я тебе все расскажу. Могу даже вас познакомить.

- С отцом или с дочерью?

- С обоими. Все равно ведь, так или иначе,  общаться придется. Как-никак, все мы теперь друг другу родственники.

                                                  

*

Бебихов  к Светке прилагался небольшой чемодан. Ума не приложу, что Игорь туда умудрился напихать такого жизненно необходимого? Весил чемодан как полторы Светки.

От станции мы с Костею шли пешком и по очереди несли то Светку, то чемодан.  Костя ей сразу  понравился, и она с легкостью пошла к нему на руки, хотя чужих обычно боится.

 В сумерках я открыла калитку, и наши собаки шумно кинулись нас приветствовать, высоко прыгая,  норовя облизать лицо и закинуть лапы на плечи. Пришлось на них прикрикнуть  – я боялась, что дочка испугается. Но черт поймет их, этих детей – вместо того, чтоб заплакать и закричать, Светка радостно завопила: «Ав-ав-ав!» и потянула к собакам обе ручки. Огромный Демыч  сразу сунулся их облизывать, не рассчитал сил, толкнул ребенка на землю, она упала. Но и тогда не захныкала.  Наоборот, хихикала не переставая, пока я ее поднимала и отряхивала.

В кухне за столом сидела мама, и горько плакала, положив голову на руки. Это было так необычно, что я сразу же позабыла обо всем на свете и кинулась к ней.

- Мам, что случилось?

- Казбек умер, - сквозь слезы, не поднимая головы,  ответила мама. –  Я уж его и капала всем, чем можно, и камфару колола из дедушкиных запасов. Конечно, он старенький уже был.  А помнишь, Настя, как я его щенком из «Красной Звезды» привезла? Такой был смешной! Пить не хотел из блюдца. Да! Пятнадцать лет ведь прошло! Целая вечность! И почему они всегда живут так недолго? 

Сердце у меня сжалось.  Казбек  - самый старый из наших псов,  настоящая душа дома.  Вырастил нас всех,  как та Нэна из «Питера Пэна». Мордашки нам облизывал после каши. Рычал, чтоб куда не надо не заползали. Никогда уже без него дом  не будет прежним. То есть все равно это, конечно,  будет наш дом, но уже другой.

Несправедливо, что собаки всегда умирают раньше!

 - Час назад мы с Гришей его закопали. Под сосной, знаешь, где пригорок и поворот на озеро. Потом, Гриша к Наташе уехал, Марфа детей гулять увела, а я вот, пока сидела одна, совсем чего-то разнюнилась. Все  понимаю  - и  что время его пришло, и хорошо хоть, болел недолго. А все равно – жалко, ну прямо вот до слез! – и мама снова горестно всхлипнула.

- Низзя! – Дернула ее за рукав незаметно подошедшая Светка. – Низзя- низзя-низзя!

-  Это еще что за явление?  – мама глянула на нее, и невольно улыбнулась сквозь слезы. – Плакать, что ли нельзя? Это еще почему? Хочу вот, и буду! У нас в доме всем можно плакать.

- Низзя! – настаивала на своем мелкая.

- Настя, это твоя что ли? – ахнула мама. – Нет, ну до чего же похожа! Копия! И уши так же торчат! И такая ж точно упрямая! Нельзя, говоришь? Ну ладно, раз ты не  разрешаешь – больше  не буду!   – и, уже вставая из-за стола. – Вы есть,  небось,   все хотите? Так там Марфин суп на плите с обеда остался,  и хлеб еще есть,  и масло.  А  я пока, знаете, пойду, немножко посплю. А то с этими собачьими делами всю ночь прокрутилась.- И она нарочито громко зевнула, аккуратно прикрывая  ладонью рот. Рука ее при этом дрожала, и рот весь болезненно искривился, и я была совершенно уверена, что идет она в свою комнату плакать. Но я ничего, конечно, ей не сказала. Моя мама, так же как я,  любит плакать одной, чтобы ей не мешали.

Мы еще сидели за столом, когда вернулись Марфа с ребятами.

- Ой, а здесь девочка! Ой, какая!  А ее как зовут?  

- Ее зовут Света. Она моя дочка, и она вам племянница, вот как Марфина Марина.

- Твоя дочка? Настя, ты тоже ее родила, из своего животика, как Марфа Марину?

- Нет, Варька, не совсем. Иногда, ради разнообразия, детей выращивают в чужих животиках.

 

*

Ближе к  ночи, я постучалась к маме. Она, конечно, не спала, как я и думала, лежала поперек кровати со своим ноутбуком, тупо уставившись в монитор.

 Светку мы к этому времени давно уже уложили в общей детской, в одном из имеющихся у нас на такой случай раскладных деревянных манежиков. Она заснула сама, прямо во время игры, просто свернулась калачиком на полу и закрыла глазки, как сытый и наигравшийся зверек.  

И уже спящую, я ее раздевала, и натягивала на нее заботливо сложенную Игорем  розовую пижамку с начесом. До флакона с шампунем, успокаивающей пены для ванны с говорящим названием  «Good night, baby!», и занимавшей пол чемодана толстой махровой простыни с капюшоном дело так и не дошло. И даже про любимого плюшевого зайца, без которого обычно не засыпала, Света так и не вспомнила. Но я все равно положила его рядом с ней в манеж – на всякий пожарный случай, вдруг она проснется и испугается?

- Мама, - сказала я. – Такое дело. Отыскался Костин сын. Завтра мы заберем его из больницы, и, думаю, поживем с ним какое-то время здесь. Ты как думаешь?

Мама  молчала так долго, что я уж даже начала слегка волноваться.

- Думаю, Настя, - выдала она наконец . -  Думаю, к зиме надо бы утеплить вторую террасу. 

  - Мам, ну какая,  к черту, зима? На дворе  четвертое мая!

 

*

Где будет спать Лешка? Ну конечно же, с нами!

Но он ведь никогда еще ни с кем не спал - вдруг ему не понравится? Короче, по совету мамы, мы спустили с чердака допотопную люльку. Дядя Саша обещал ее за сегодня отчистить, ошкурить и покрыть лаком. Смазать маслом  винты, чтобы не скрипела. Еще я освободила от всякого хлама подходящую по размеру бельевую корзину. В общем, не пропадем!

В восемь я сдала воспиталке в саду  Светку – слегка всклокоченную, с ободранным носом и невесть откуда взявшейся дыркой на колготке, но довольную донельзя.

- Да, сразу видать, что дите без материнского глазу осталось, - вздохнула, расправляя на ней перекрученную лямочку от сарафана няня. – Отцу-то одному со всем  разве ж справиться?

Я почувствовала, что  заливаюсь краскою   до ушей, и, быстренько чмокнув дочку в нос,  сбежала без оглядки из сада.

Без пяти  девять мы все втроем стояли у входа в больницу. Оттуда вынырнула Лика, втащила Инну за руку внутрь. Я была страшно рада, что не пришлось больше туда заходить. Я просто не представляла, как буду смотреть на  детей вокруг, и осознавать, что мы вот сейчас с Лешкой уйдем, а они тут так и останутся.

Костя, похоже, думал о том же.

- Слушай, вот я все пытаюсь понять – ты же вроде как шефствовала над ним весь первый месяц. А как  вышло, что потом ты на столько времени потеряла его из виду? Не пыталась найти и забрать домой? Просто отпустила из своей жизни и все?

- Ну, во-первых, если б я тогда знала, что он твой!  Во-вторых, его ведь увезли без меня, и никто толком не знал куда, и даже начни я сразу расспрашивать, вовсе не факт, что кто-нибудь мне  б сказал. У нас в Институте это абсолютно не принято. Реанимаций для новорожденных в Москве и области девять. Объездить их все? И кто б меня там к нему  подпустил – туда  ведь и родителей-то не сильно пускают. А я-то  ему и вовсе никто. Но главное, Кость, главное даже не это. Просто…  если б ты знал, сколько за все эти годы через мои руки прошло   историй! Если бы я только  могла их всех позабрать! Все равно что,  идя по городу, подбирать всех без исключения брошенных пищащих котят. Попросту ж нереально, пойми! Вот и приходится их …  отпускать от себя, и всё.

- Тьфу! – он сплюнул под ноги. – И как ты там только работаешь?

- Сама не знаю.

Вышла Инна с молчащим свертком. Она так нелепо и отстраненно его несла, что мне показалось -  Лешка и вправду мертвый! Инстинктивно рванула вперед, чтобы немедленно убедиться в том, что это не так.

- Тихо ты, - зашипела шедшая следом Лика. - Я дала ему снотворное, чтобы не закричал. Но часа через два он уже совсем проснется. А если сильно трясти, то может и раньше времени, и даже сейчас, что было бы уж совсем некстати. Вот вам пара бутылочек со смесью на первое время. Вы чем его вообще кормить собираетесь?

- Сцеженным молоком, разумеется. Слава Б-гу, у  мамы в клубе хватает молочных теток, а может, и Марфу удастся достаточно раздоить.

Лика одобрительно кивнула, похлопала меня по плечу, и исчезла за дверями больницы. Мы двинулись дальше вместе. За углом Инна с видимым облегчением переложила по-прежнему молчащий сверточек в протянутые Костины руки.

- Ладно, удачи. Попробую еще успеть на вторую пару.

-  Спасибо! – хором сказали мы.

- Позванивай, - сказал Костя.

- Обязательно! Я, может даже и забегу как-нибудь? Можно ведь, Костя?

- Конечно! – откликнулся он, даже не обернувшись. Все внимание Кости было приковано к бледному, неподвижному личику, с которого он осторожно  откинул кружевной уголок.

Костя шел, смотрел на своего ребенка, и  губы его чуть заметно шевелились в такт шагам. Похоже было, что он еле слышно напевает своему  наконец-то обретенному сыну колыбельную песенку.

Прислушавшись, мне даже удалось разобрать слова:

 Как у нашего Алешки

Девять жизней, как у кошки!

 Он два раза помирал,

И два раза воскресал! 

Да. Все мы любим мурлыкать нашим малышам разные милые глупости.

                                                                                    

*

В одно прекрасное утро начался токсикоз.  У меня на пару дней раньше, чем у Кости. Хотя он меня довольно-таки  быстро догнал. Так что теперь мы оба не выходим из дома без кусочка имбирного корня в кармане. Чуть что – достаешь,  и с хрустом впиваешься  в него зубами. Рот немедленно заполняется яркой горечью и, кажется, тебя пронизывает молнией изнутри всего, с головы до пят.

А еще перед сном я обязательно ставлю у  кровати  блюдце с сухариками и завариваю  две чашки чая  –  если утром, не вставая, сразу что-нибудь   сгрызть и выпить, то потом вполне можно какое-то время существовать.

Как я и надеялась,  маленький Лешка легко влился в суматошный быт Яхромки. К тому же длительное пребывание под крылышком у системы выработало в нем совершенно  уникальную для  нашего дома приверженность  режиму. Лешка просыпается ровно  через три часа после предыдущего кормления, и ни секундочкой раньше. Проснувшись же,  никогда не плачет, а только по-стариковски кряхтит, и хнычет иногда еле слышно. А будучи накормлен в 12 ночи, никогда не просыпается  раньше шести. Просто идеально выдрессированное дитя.

Разумеется, мы сразу же задействовали «молочный банк» маминого клуба – у них там всегда есть запас на какой-нибудь крайний случай. А вот с Марфой вышла загвоздка: она ни в какую не соглашалась  сцеживать молоко. Вместо этого она неоднократно пыталась приложить Алешку к груди, но он, как легко догадаться, абсолютно не понимал, чего  от него хотят. Марфа не сдавалась – силой впихивала в него сосок, брызгала молоком ему   в рот. Лешка захлебывался и начинал скулить. Мы с Костей дружно набрасывались на Марфу, и экзекуция прекращалась.  Марфа возмущалась, и утверждала, что если б не наша дурацкая сердобольность, ребенок давно бы уже  сосал титьку, как все нормальные люди.  А вот из-за таких, как мы, горе родителей…

Короче, хочешь-не хочешь, а   вперед - дважды в день  с сумкой-холодильником за молоком. Со временем мы сговорились с двумя конкретными, недалеко живущими мамами, и стали ездить по очереди то к одной, то к другой.

Вообще, Лешка  поначалу   был никакой – не следил  взглядом, не улыбался, не смотрел на игрушки, не пытался перевернуться.    По ликиному совету, мы залепили весь угол, где он спал в корзинке, цветными картинками, и периодически их меняли. Лика же передала мне с Игорем крупные разноцветные бусы, и велела их вешать на шею тому, кто держит ребенка. Но Костя бусы надевать наотрез отказался – сказал, что это уже перебор. Вместо бус он зато цеплял на рубашку сразу по три - четыре ярких значка.

Лешку таскали на руках, пели ему, читали стихи, тискали и трясли – в общем, не давали никакого покоя, пока он не переутомлялся, и не начинал хныкать  или просто не засыпал в самый  разгар веселья. Прошло, однако, немало дней, прежде чем мы увидели  на его лице первую робкую улыбку. Не нам, конечно, – ишь, размечтались. Лешка улыбнулся воробышку, резко вспорхнувшему с ветки  перед окном.

- Ну да,-  фыркнула мама,- дитя подземелья. Воробышков никогда не видел.

                                                   

*

В грядущий «мужской четверг» у  Кости  было назначено первое  УЗИ. Он страшно волновался, дергал меня всю дорогу, спрашивал, что делать, «если окажется, что там все не так, как надо». Накануне пересмотрел все найденные в нете фотки эмбрионов на этом сроке.

- Слушай, а почему у них у всех глаза такие огромные?

- По качану! Потому что это не глаза, а уши – ты что, не видишь, что они на висках? Глаза вот, они, наоборот, маленькие совсем, их и не видно-то толком.

На УЗИ у меня в тот день были записаны  дядя Федя, потом Каменевы и Костя последний.

 Дядя Федя вошел мрачный, как туча, даже не поздоровался толком, так только, головою молча кивнул.

- Ты чего сегодня такой никакой? – спросил  доктор Лева, помогая ему взгромоздиться на кушетку, что для дяди Феди с его ставшим уже объемным брюхом, было очень даже непростою задачей. Кабинет УЗИ у нас сравнительно небольшой, и кушетки стоят  в нем стандартные. А дядя Федя и в обычном-то состоянии мужик массивный,  теперь же  он и вовсе  разворачивается здесь с трудом.

- Да сын у меня младший приболел. Представляешь, свинка. Трясусь вот по целым дням, как бы осложнений каких-нибудь не было.

- Да ладно, какие там могут быть осложнения! В крайнем случае, будет у вас в семье на одного контр-тенора больше.

-  Нашел чем шутить! -   дядя Федя  аж подскочил на кушетке. – От кого-от кого,  от тебя, Самуилыч,    не ожидал! Как только язык повернулся!

Дядя Лева сразу  заизвинялся, стал заверять дядю Федю, что ничего такого  в виду не имел. Наоборот, он совершенно уверен, что при том внимании и заботе, которые дети получают в дяди Федином доме,  с ребенком просто не может произойти ничего плохого.  Поболеет и выздоровеет. «При чем тут твое детство? Нашел, что вспомнить! Ты даже и не сравнивай, близко не лежало! Как мы росли, какая медицина тогда была!»

Постепенно дядя Федя успокоился,  и они вместе уставились на экран, где вполне сформированный уже младенец бодро поворачивался к ним то одним, то другим профилем и  тянул к ним  ладошки, словно предлагая посчитать пальчики. Дядя Лева бодро комментировал производимые замеры: «Экий большой пацан растет! Евдокимыч, да он у тебя на  пять кил скоро потянет, ты, это, кончай уже жрать, что ли!» Под конец они обсудили наиболее подходящую всем дату  кесарева, и певец был отпущен восвояси.

Каменевы почему-то запаздывали, и после дяди Феди на кушетку лег Костя. Доктор Лева от души шлепнул ему на абсолютно плоский пока живот холодного липкого геля, отчего Костино лицо непроизвольно сморщилось на мгновенье, и тут же застыло.  Костя тоже, как перед ним дядя Федя, уставился на экран, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в  хитросплетении светлых и темных пятен. Но единственным, что  удалось ему уловить в этой абстрактной картинке, была крошечная, быстро и ритмично пульсирующая точка.

- Это… у него сердце бьется? – внезапно осипшим от волнения голосом спросил Костя.

- Да, вот оно, сердечишко, трепыхается. Все у вас в порядке молодой человек, можете одеваться. Все прекрасно развивается, и полностью  соответствует сроку беременности. Подождите немножко, сейчас я вам справочку выпишу  для военкомата. А то ведь загребут, времена-то у нас сами знаете какие.

- Спасибо! – Вставая, Костя как-то неловко передернул плечами. Он уже объяснял мне однажды, что военкомат, похоже,  потерял его след  при  переезде в мансарду - ведь официально такого адреса  не существовало.

Костя вышел. Я едва удержалась, чтобы немедленно не рвануть за ним, и сразу все увиденное обговорить. Но нельзя – я ведь при исполнении!

Время шло. Каменевы по-прежнему задерживались. Доктор Лева выдал Косте справку, в том, что у него такого-то числа такого-то месяца  диагностирована седьмая неделя беременности, и велел поставить на ней печать в регистратуре.  Костя ушел. Доктор Лева, позевывая, просматривал в компьютере какие-то файлы, время от времени внося туда  какие-то дополнения.  Я дергалась, грызла ногти, и, наконец, решилась.

- Лев Самуилыч! А можно, пока у нас пауза, меня тоже заодно посмотреть?

-  Да ясен пень, Настя, об чем разговор! А что там у тебя интересного может быть?

-Да у меня, я  думаю, недель семь. Но это все не точно, конечно, и, если можно, пока секрет.

- Да что ты говоришь! Я тебя поздравляю! Можно поцеловать? Ну, в щечку хоть, по отечески?  Ну хорошо, хорошо, давай сначала  посмотрим.

Да! Она там была! Маленькая, быстро и равномерно пульсирующая точка.

А вот ушей я так и не разглядела.