*

С огромными животами мы, как киты, проплывали по дому,  стараясь не задевать мебели и друг друга. От прежнего Кости остались одни глаза.

Вообще, от беременности устаешь почему-то ужасно. Девять месяцев  это почти вечность, за это время успеешь и позабыть, каким ты был раньше. 

После тех неудачных поминок  состоялся у нас с Костей крупный разговор. Объявив, что отныне я все в доме беру на себя, весь остаток вечера я тараторила, как  безумная, строя наполеоновские планы на ближайшие годы и даже десятилетья. От депрессии моей разом и следа не осталось,  аппетит сам собой вернулся, и я лопала без зазрения совести теть Верин пирог так, что за ушами трещало, запивая его крепким чаем.

Костя сидел напротив меня и молча слушал. Вежливо и отстраненно, точно его  это совсем не касалось, хотя я щедро отводила ему немаловажные роли в своих бесконечных планах.  А, когда я на секундочку смолкла, только лишь для того, чтобы перевести дух, сказал неожиданно:

- Я, я, я! Все только «я» да «я»! А тебе в голову не приходит, что ты  теперь не одна на свете? Могла бы хоть для проформы меня спросить, что я на этот счет думаю.

-????? – брови у меня молча взлетели  под лоб маленькими домиками.

 - Нет, чтобы братьев и сестер своих никому не давать – тут у меня возражений никаких быть не может. Тут ты все правильно решила. Дети – это  святое, и я  целиком  и полностью на твоей стороне. А вот насчет дома вашего ты, по-моему, поторопилась.

- Что ты этим хочешь сказать?

 -  Ну, тебе, видно не приходило в голову, что я  до сих пор  не терял надежды  вернуться однажды к себе домой. С тобою, и со всеми конечно.

  - В смысле? В твою  мансарду?! Костя, солнце, но  ведь мы же там  попросту  не поместимся!

-  Там, между прочим, кроме мансарды, еще и квартира есть. Срок аренды у жильцов вот-вот истечет. Можно было бы просто не продлевать договор. Не особняк, конечно, но все-таки четыре комнаты, в старинном доходном доме. Как-нибудь уж разместились бы, я тебя уверяю. И мелких можно всех взять с собой, и даже, при желании, всех собак с кошками. Совсем, кстати, не плохой вариант. Да что уж теперь! Когда ты все за всех так лихо решила на ближайшие    сто лет с хвостиком.

- Костя, ну не обижайся! Ну, если бы только  мама была жива! Я ведь  все это не нарочно придумала!

 - Я понимаю!  Но и ты меня пойми! Это ведь не просто мой дом. Не просто адрес – дом номер, квартира такая-то. Это ж  был семейный проект! Предок мой сам все чертил-рисовал,   сам придумывал, как в нем  чего будет, на стройку чуть ли не каждый день таскался, проверял, все ли там так сделали. Там, считай,  в каждый камешек вложена  частичка  души.  И там  всегда  кто-нибудь из семьи жил! Ну, типа, традиция у нас такая.  Присматриваем за ним, что ли.

- За кем, за домом? В качестве кого, домовых? А без вас он что, не выдержит и  развалится? Я еще понимаю, если б ты хоть дворником там работал. А так, по мне ты и отсюда прекрасно  сможешь   присматривать. Так сказать, виртуально. Не хуже, чем  из любой другой точки вселенной. А вот если я отсюда уеду… Тут ведь  и вправду на фиг все сразу развалится. Ты что, не понимаешь, что ли?  

 - Я-то тебя понимаю! Но и ты меня пойми, пожалуйста! Не планируй ты на сто лет, Б-га ради! Мне ведь это как ножом по сердцу!  Давай, максимум, лет на десять. Пока Вася с Варей не подрастут. А тогда уж мы … понимаешь?

- Понимаю. Тогда – как только, так сразу.

                                                                                                        

*

Из всех, доставшихся мне по наследству вещей, самой беспокойной оказался мамин телефон.

Мама не признавала технических новшеств. Всю жизнь, со школьных лет и до самой смерти,  пользовалась она купленной у кого-то с рук древней черною «Нокией». Корпус ее был  стянут резинкой, экран покрыт миллионами  трещин, но в целом телефон этот был непотопляем, не сжигаем и не разбиваем.  Телефон пережил бесчисленные падения, в том числе в унитаз и в костер, а однажды  выпал у мамы из руки в   Астре. И пришлось ей потом возвращаться за ним на  километр назад, и разыскивать его по голосу в чистом поле.

 Словом, уничтожить этот агрегат  можно было, видимо, только бросив прямиком в топку доменной печи, или, на худой конец, в жерло действующего вулкана, разобрав предварительно на составные части. 

Поначалу мамин телефон трезвонил  днями и ночами, не переставая. Многочисленные пациентки требовали немедленно  объяснить, почему именно сегодня их тошнит больше, чем обычно, нормально ли, если раз в день немеют руки, что делать, если во сне сводит ноги, и сколько раз в час положено ощущать шевеленья плода. Кроме того, по нескольку раз в сутки маму вызывали  на роды.

Потом до меня дошло, и я «обучила» автоответчик всех слать к тете Вере. Количество звонков немедленно сократилось в разы. Теперь только самые настойчивые, принципиально не общающиеся ни с какими механизмами люди, после  десятка неудачных попыток, добирались, наконец, до живой  меня.

 Как правило, у них  не было ни интернета,  ни телевизора. Поэтому им все приходилось  объяснять с нуля. Я сообщала им   о смерти мамы, выслушивала  охи, вздохи и соболезнования, лаконично, но вежливо отвечала  на  вопросы  об  обстоятельствах. И все лишь затем, чтоб в конечном итоге переадресовать  их к тете Вере.

Все это было мне и морально тяжело, и физически довольно напряжно.

Тем не менее, совсем выключить телефон, просто перестать его заряжать,  убрать куда-нибудь с глаз подальше, я все же не решалась. Слишком много людей завязано было на мою маму. Вдруг у кого-то из них  стрясется что-нибудь неотложное, а никакого другого номера под рукой не окажется?

Она позвонила ночью, где-то около двух. Голос  тоненький, похожий на детский. Говорит с характерными, через равные промежутки времени, придыханьями.

 - Здравствуйте, это Ира Савельева. Вы просили позвонить, когда схватки  станут через каждые две минуты. Ну, значит, и…вот.

- Здравствуйте, Ира! Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, но,  Аглаи Муравлиной  по этому телефону сейчас нет. Придется вам перезвонить ее коллеге, по следующему номеру…

- Вы знаете, - перебил меня голос, - тут у нас  небольшие проблемы со связью. Я уже пыталась  набирать этот ваш другой номер, но соединения не получается. К тому же  у меня вот-вот сядет батарейка. Так что, похоже, кроме вас мне вообще больше никого вызвонить не удастся.

- Хорошо, говорите ваш адрес,  я его передам акушерке.   

- Но мы же оставляли  Аглае подробную карту, когда договаривались. А она сейчас  далеко? Вы совсем-совсем  не можете с ней связаться?

- Боюсь, что совсем-совсем, – я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно бодрее и беззаботней. Ни к чему  роженице лишний раз волноваться. –   Придется вам все рассказывать  заново.

- Ну, вообще-то это не слишком сложно, хотя, конечно, с картой было бы проще.  Где Приокский Террасный Заповедник представляете? Значит, двигаетесь от Тарусы вдоль Оки, и примерно через два километра   берете левее . Потом  еще через пять километров повернете  на Юг, и сразу  увидите озеро. Оно довольно большое, не ошибетесь. Мы  там почти в  центре, на маленьком таком островке. Сейчас правда, когда везде снег и лед,   и вряд ли островок сверху будет хорошо заметен. Но уж  дом-то  наш вы никак  не  пропустите. У нас во всех окнах свет горит, и кроме нашего, здесь  нет никаких других домов нет.  А  хотите, я  мужа попрошу  костер  развести? Тогда уж точно ни за что не заблудитесь.  Только вы уж садитесь, пожалуйста, прямо перед крыльцом! А то лед у нас сейчас не очень надежный.

- А вы что же,  совсем одни там живете? – спросила я, старательно  скрывая дрожь в голосе и  начиная понимать, что тетя Вера здесь, видимо, не при чем, и  принимать эти роды  придется все-таки  мне. У тети Веры нет ничего похожего на Астру. Да и летать она, насколько я знаю, не умеет.

- А как вы оттуда  на большую, так сказать  Землю,  выбираетесь? Ну, за продуктами там, или так, если вдруг приспичит? (Вот как сейчас, например).

-  Понимаете,  мы с мужем такие ну, немножко отшельники, что ли. За пять лет, может, раз  десять  куда-нибудь ездили. Зачем нам?  Кому надо – сами к нам приезжают. Хотя в принципе можно - летом на лодке, а зимою –  на санках. Или еще у нас  мотоцикл в сарае есть. Но это если лед крепкий.  А как вы думаете,  скоро к нам кто-то приедет? А то батарейка эта совсем,  кажется,  уже садится! И это… вроде  воды у меня отходят.

- Постараюсь не позже, чем через час. Скажите, Ира, а  какие это  у вас по счету роды?

- Первые, но..

Раздался щелчок. По-видимому, батарейка все-таки сдохла.

Чертовы натуралисты! Сидят, небось, без электричества, и телефон этот  свой в полгода раз заряжают.

- Куда ты? – встревоженно заворочался Костя.

- Ничего особенного, не волнуйся, я на роды, приму и сразу вернусь.

Нежно чмокнула его в нос, и выскользнула за дверь.

Впрочем, для Марфы я оставила подробную записку – куда и зачем я еду. Даже что-то вроде карты нарисовала. Ну, так просто, на  всякий случай.

  В «Астру» я загрузила две канистры бензина,  чтоб было на чем  возвращаться обратно. Положила  обе родовые укладки – и мамину, и свою. И  два реанимационных набора - взрослый, и для младенцев

Если что, сказала  себе, сразу зашвырну ее  в «Астру», и на полной скорости в ближайший роддом. Где только он у них там? Надо полагать, что в Тарусе.

Лететь предстояло долго, я сунула наушники в уши, и врубила на всю мощь плеер. Озеро, говорите? Ну ладно!

За дорогу я успела прослушать пол «Лебединого».

                                                                                        

*

Это их чертово озеро я все-таки чуть было  не пропустила!  Оно мелькнуло подо мной  совсем  неожиданно -  единственная пролысинка средь сплошной стены на километры вокруг стоящих деревьев. Сверху оно было величиною с ладошку.

Пришлось возвращаться назад, снизиться и сделать пару кругов, выискивая их дом. Костер они, конечно же, развести позабыли.

 Островок  сверху казался крошечным.  Чтобы случайно не посадить «Астру» на лед, я втиснула ее на какие-то кусты, между ульями для пчел  и сараем. Наверняка там  у них  размещался  какой-то сад или огород, но мне уже было  все равно. 

Выбравшись с чемоданчиком  из кабины,  я немедленно провалилась  по пояс в сугроб. С трудом как-то из него выкарабкалась, и  тут  же была  повалена на спину огромной, жарко дышащей в лицо собакой. Собака, впрочем, выглядела довольно мирно, и не делала никаких поползновений меня укусить. Просто при любых моих попытках подняться, начинала рычать, весьма грозно и  внушительно.

Черт, приехала, называется! И что теперь, прикажете делать? Торчать до утра в снегу, пока не замерзну? А в доме меня, между прочим, ждут.       

- Идиотка! – сказала я собаке в сердцах. – Или идиот. Извини, я в темноте не вижу.

Собака в ответ громко взвизгнула, и яростно завиляла хвостом. Может, встать все-таки как-нибудь? Пуховка-то  на мне толстая, глядишь, сразу и не прокусит. Главное, успеть защитить  лицо.

- Малыш, назад! – раздалось где-то у меня над ухом. Заскрипел снег под чьими-то торопливыми шагами. Собака сразу отпрыгнула в сторону, и уселась, явно ожидая похвалы. Действительно, малыш, ничего не скажешь. До некоторых людей как-то  не доходит, что сладкий щенок рано или поздно всегда вырастает.

Две сильные руки подхватили меня и поставили на невидимую в темноте дорожку.

- Вот ведь,  бежал-бежал, и не успел все-таки. Вы уж извините,  что так вышло. Идемте скорее в дом, не бойтесь,  он вас больше не тронет.

-  Да ладно, не страшно, вообще-то я не боюсь собак. А можно сразу на «ты»? И давайте, давай, конечно,  в дом.  А то мне на тебя и смотреть-то  холодно.

Выскочивший навстречу мне парень был  босиком, и в ватнике на голое тело.

Изба  из толстенных бревен,  сложенная - как мне немедленно похвастались -  без единого гвоздя,  была жарко натоплена. На печке-голландке кипели два огромных котла с отварами из ромашки, чабреца, череды, пастушьей сумки и еще чего-то такого, чего я с ходу  не смогла определить по запаху.  Котлы заполняли все вокруг сладковатым паром, от которого  стекла в окнах совсем запотели. Просто как в бане!  На улице  мороз минус двадцать, а здесь мне сразу захотелось скинуть  с себя все, что можно, и чего нельзя.

Хозяева, впрочем, вряд ли стали бы возражать. Сами-то они  ходили по дому  голышом. Во мне даже шевельнулось недовольство. Ну, роженица ладно. Но  муж-то ее мог бы хоть для приличия  трусы надеть? Что, все вокруг должны знать, до какой степени происходящее  его  возбуждает?

 Впрочем, кого им у себя дома стеснятся?   Меня, что ли? Так я ж  акушерка!

- Чаю? – светским тоном осведомился хозяин, тощий высокий парень в очках, с торчащими во все стороны дредами. Из одежды на нем были многочисленные фенечки на обеих руках, кожаный браслет на ноге, «хейратник» и маленький серебряный крестик на черном шнурке. На том же шнурке болтался рядом с крестом круглый маленький камешек, с аккуратно проделанной морскими волнами дыркой – «куриный бог».- И давай, что ли уже познакомимся. Меня Валерой зовут. Ты, вроде, сказала, можно на «ты»?

-  Настя. И да, конечно, лучше на «ты».

Кружка была из рыжей обожженной глины, с выдавленными по бокам петухами.  Внутри нее был  не чай, а отвар  чабреца и липы.

 - А почему Аглая сама не приехала? Ее что, вызвали на другие роды?

Ну, ясно, какой уж тут интернет с телевизором!

- Долго объяснять, - уклончиво ответила я.- Сейчас это уже не  важно. Я ее дочь, тоже акушерка.

 Давно началось-то?

- Да всерьез чтобы где-то со вчера. Впрочем, и всю неделю понемногу прихватывало.

Тоненькая, черноволосая Ира ни минутки не могла усидеть спокойно. Перебегала из угла в угол, присаживалась на корточки,  вскакивала, водила попой из стороны в сторону, сгибалась и выпрямлялась. Казалось,  что она пляшет какой-то  шаманский танец. Темно-коричневые торчащие соски на  грудях  подрагивали, на лбу выступили бисеринки пота,  губы потрескались, и она то и дело облизывала их языком.

В промежутках между схватками, Ира подбегала к огромной, мне по пояс,  кадке с водой , зачерпывала из нее, и жадно пила ,  не замечая, что вода льется через край, проливается ей на грудь, на высокий живот, плещется на  некрашеные шершавые половицы...

От осмотра Ира наотрез отказалась.

- Зачем? Когда голова полезет, и так все ясно будет.

 Оставалось сидеть и ждать. Я тянула из глиняной кружки травяной отвар, слушала ирины   постанывания, и чувствовала, что глаза у меня потихоньку начинают слипаться.

- Хочешь спать? – спросил у меня Валера.

- Ну, может  и правда, с пол часика полежать, –  неуверенно протянула я. – Ты ведь разбудишь меня, если что?

Похоже,  зря я так торопилась. Времени до родов, должно быть, еще навалом.  Вообще ведь, с первыми родами  не угадаешь. Как бы мне до послезавтра тут не зависнуть!    

Валера проводил меня в маленькую горницу, отделенную от основного помещения тонкой, не доходящей до  потолка перегородкой, и помог забраться на высоченную кровать с ворохом одеял и настоящих пуховых перин. Подумал, и тоже запрыгнул рядом.

- Пожалуй, и я часок придавлю. Вроде она и без нас там неплохо справляется. А что все-таки стряслось с твоей мамой? Я так понял, ты при Ире не хотела об этом говорить, но сейчас-то можно? 

Я в двух словах рассказала.

По мере моего рассказа у Валеры непроизвольно сжимались кулаки, а когда я замолчала, он  выругался:

- Сволочи! Ну, слов же нет, какие там все сволочи!  Вот потому  мы от всех  сюда  и уехали! Там ведь и сам не заметишь, как в такого же превратишься.

- И давно вы так вдвоем здесь живете?

- Да уж лет пять. Мы, знаешь, как школу закончили, так сразу из дому  подались. Я в детстве болел много, и школу на год позже закончил. Как экзамены сдал, так  мне сразу повестка пришла, в армию типа идти, по спецнабору. У нас же вечно какие-то со всей округой разборки, не одно, так другое, наша ж страна без этого   жить не может! Русского ж человека хлебом не корми, а дай только с кем-нибудь подраться.  Ну, а наши  ребята, кого раньше позабирали,  и кто потом,  оттудова живой вернулся, такого понарассказывали! Я сразу решил - да не дай Б-г!   Подговорил Ирку, собрались с нею, и  деру. Мысли даже не было куда – конечно в Москву! А как же,  Москва пуп земли,  центр  мира!  Сами-то мы с нею деревенские, из-под Томска. И считай, у нас все село – бывшие политкаторжане. Кто  с до-революции, кто с после. Вроде даже декабристов потомки есть. Стало быть, неподчиненье властям у нас всех где-то там в крови. Ну, с неделю, наверное мы до этой Москвы добирались – где стопом , где на собаках. Добрались. Сперва ночевали на вокзале, в приюте для бездомных подростков. Коситсятам на нас стали – вроде, великоваты уже под детишек косить. Потом этих  встретили, ну, знаешь наверное,  людей Радуги. Они нас к себе вписали, и сезон мы с ними в типи прожили. Аж до самых заморозков вигвамы наши  на Пахре стояли. Ушли только, когда носы себе чуть не поотморозили. Ирка там ребенка нашего первого потеряла. Потом в общине толстовской год жили, крестились, венчались. Крестик, видишь, вот у меня оттуда.  Да все не то! Везде надо под людей подлаживаться, подстраиваться, а люди-то они везде, понимаешь, разные. Потом уже мужик один мне про это место сказал. Тут раньше лесник здешний жил. А потом у них какое-то укрупненье в хозяйстве произошло, ну, чтоб зарплаты две не платить, и теперь  этот участок  за другим каким-то лесником числится. Ну, вот мы с Иркой сюда, значит, и перебрались. Дом этот до того лет десять стоял заколоченный, забыли, типа о нем. Ну, и то ведь сказать, сюда ведь добраться не просто. Дороги на это озеро  нет никакой, специально не проложили, тут потому что с весны до осени числится вроде как заповедник птичий, с каким-то типа уникальным биоценозом. Сюда если  на самолете только, как ты.      

- И что, действительно никто к вам ни разу не забирался, ни разу  не пытались вам помешать?

- Почему ж, пытались, конечно. Тут же не крайний свет, не так чтобы очень от людей далеко, не тайга все-таки сибирская.

- Ну и?

- А чего «и»? Чего «и»? Погрозил им  «калашом», да пару разиков  для острастки  стрельнул в воздух. Сами сообразили. Никому ж дуриком под пули лезть не охота. Да и кому мы с Иркой нужны-то, в конце-то концов!

Мне стало даже забавно. Такой себе хиппи-христианин-пацифист – и вдруг  с «калашом». Ну, ясен пень, как добру-то  без  кулаков выжить. В данном случае, без «калашей».

Может, и мне пора себе завести что-нибудь этакое? Так ведь и хожу с голыми руками. Только и есть при мне, что степкина черненькая коробочка. Но ведь полным-полно мест, навроде этого, где связи нет или она плохая. 

- Не, мне теперь от людей ничего не нужно, - продолжал разглагольствовать Валерка. – И они  от меня пусть отвянут. Дирекции заповедника я за участок честь по чести заплатил. Дом этот, считай сам поставил, до него тут сараюга какая-то была, чуть покомфортабельнее, чем типи. Сад  свой развели, огород. Пчелы вот у нас, да ты ж видела. Две козы есть с козлом, одна шерстяная. Потом еще утки, куры…  Весной вот лен хочу попробовать посадить.

- Слушай,  а как ты  всему этому научился?!  Это ж сколько всего знать для такого хозяйства надо! – спросила я,  не скрывая своего восхищением. – Ты что, и печку эту сам тоже сложил?

- И печку, и дымоход. Ну… что-то когда-то в детстве в деревне видел. У нас ведь под Томском не перевелись еще крепкие мужики. А в основном, конечно, из интернета скачал. Я, знаешь, считай, всю жизнь к этому готовился. Где-нибудь чтобы одному от всех жить. Классе в шестом, ну когда почти весь год проболел, и школу, значит, не посещал, лежал себе, и  все представлял, как оно у меня в жизни будет.   План себе целый разработал,  чего вообще может человеку в  жизни понадобиться. Потом уж, когда встал, начал  по  компьютерным сайтам  шарится. Дома-то у нас компа не было. Ну, я  в школу райцентровскую перевелся, там у них класс компьютерный. Опять же, с Иркой  в одном классе там оказались, – он улыбнулся своему воспоминанию. – Ирка, она у меня, знаешь, такая… такая… Короче, нет больше таких!  Потом в библиотеках во всяких к компам ведь доступ бесплатный, даже и документов не спрашивают, и на прикид твой не смотрят. У меня вон – видишь, в углу? – целая гора всяких распечаток. Уезжал когда из дома, пол-рюкзака набил этой дрянью. Сейчас вот на досуге перечитываю. Хотя я и наизусть много чего помню. Так только, размеры иногда посмотреть.   Мне знаешь, хоть  лето, и хоть зима, хоть лес, хоть пустыня, хоть полюс, хоть океан. Меня теперь куда ни брось, я везде выживу и окопаюсь...      

- А-ах! А-ах! – донеслось неожиданно из залы. Валера осекся, и мы живо ссыпались вниз с кровати.

Ира стояла на коленях, вцепившись изо всех сил за край стола. Я живо натянула перчатки, и тоже опустилась  на колени у нее за спиной.

После томительных часов ожиданья мне мучительно хотелось  хоть что-нибудь теперь сделать.  Я еле сдерживалась, чтоб  чего-нибудь  не поправить, за что-нибудь - чу-уточку- не потянуть,  да просто  хоть  прикоснуться! Охотничьи инстинкты какие-то! Как у собаки, ей-Б-гу!  Хоть как-то, да повлиять на процесс.  Хотя все и так отлично идет. Хотя сама ведь прекрасно знаешь, что лучшее всегда враг хорошего…

Голова вполне самостоятельно медленно, но верно выползала  наружу. Сперва показалась шапка слипшихся, неожиданно белокурых волос, за ней постепенно, выкатился широкий покатый  лоб, потом на меня  уставились большие серо-голубые глаза, и сразу же за ними на свет появились слегка сплюснутый набок нос, пухлые, скривившиеся в плаксивой гримасе  губы и твердый, решительный подбородок. Полностью уже родившаяся голова медленно стала разворачиваться на бок. На левый, как это и бывает чаще всего.

 И  вот тут все неожиданно приостановилось. А через пару-тройку минут стало ясно, что  страстное мое  желание наконец-то  исполнилось, и пришло мне, наконец, время вмешиваться в процесс. Плечи явно не пролезали.

Вот ведь идиотские у людей бывают  желания! Ведь знаю же,  что во время родов думать можно только  о белой обезьяне!

- Ира, - сказала я, стараясь звучать как можно спокойней, - отпусти руки. У тебя вон, костяшки на пальцах уже побели. Встань на четвереньки,  расслабься и подыши. От того, что глаза вылезут на лоб, процесс не ускорится.

- Но… он же там! Почему он… не выходит? Он что, застрял?!

- Ир, ему там пока вполне себе хорошо. Это тебе… хм… скажем так, не вполне  комфортно. Поставь, пожалуйста,  одну ногу на ступню, и постарайся пока не тужится, и не напрягаться. Продыши эту схватку, сейчас, сейчас  мы его родим...

Или нет. Но этого я, конечно, ей не сказала.

Краем глаза поймала жесткий Валеркин взгляд.  Похоже было,  если чего, он меня прямо тут  на месте и убьет. Блин, занять бы его пока чем-нибудь полезным!

- Валер, масло постное у вас есть?

Масло было темное, и пахло подсулнухами и солнцем. Плечико упрямилось,  и не поддавалось. Потом у меня  под пальцами  едва слышно хрустнуло, и плечи, наконец, выскочили, сперва часть одного, а потом оба сразу. Следом за ними выскользнуло и  увесистое  тельце. Уфф!  Так  и думала, что это мальчик. С такими-то подбородком и лбом!

Мы взвесили потом его на безмене.  Три девятьсот! Подумать только, какой, все-таки, большой пацан!

В первые мгновенья  он был молчаливый и мрачный. И слегка синеватый. Я пощекотала ему пятки, похлопала легонько по спинке. Захватила в свой рот сразу и его рот, и нос и, сильно вдохнув в себя воздух,  отсосала  сладковатую слизь.

Нет, ну то есть на столе вообще-то лежала резиновая, заранее заготовленная груша, но я в тот момент почему-то  об этом забыла.

Когда ребенок  задвигался, порозовел,  закричал,  я  вернула его маме. Мы стояли обе под столом на коленках, смотрели друг на друга, на ребенка, и улыбались. Валерка стоял поодаль, и по щекам его текли  слезы.  Оказывается, и таким крутым мужикам иногда случается плакать.

Ребенок на руках как-то сам собой извернулся, ухватился за сосок и довольно зачмокал. Тотчас же раздалось «хлюп», и  на пол теплой лягушкой шлепнулась плацента. Роды закончились. Настало время всем смеяться, плакать, обнимать, целовать и поздравлять друг друга.  

В дубовой, выдолбленной из цельного бревна кадушке мы с Валерой вымыли маму с малышом  теплым травяным отваром. Потом Валера на руках перенес  обоих  в постель, и там уже, кое-как примостившись  и балансируя на краешке, я зашила на Ире относительно небольшой разрыв. Заодно, между делом, прочитала  краткую лекцию о переломе ключицы у новорожденных. Что, мол, ничего страшного, все само пройдет. А пока поднимать и двигать с осторожненько, и, если  одевать, то начиная с больной руки.

  Почти весь следующий день я проспала  на  надувном матрасе,  разложенном для меня возле печки. Хозяева вокруг двигались, разговаривали, входили и выходили. Несколько раз запищал ребенок, и мое сонное сознание, не просыпаясь, отметило : «Все в порядке, раз пищит - значит  живой.» Пару раз на меня наступала, и пыталась сдвинуть куда-нибудь носом собака. Еще меня, кажется, пытались накормить, или хотя бы напоить чаем. Но уж это было совершенно без мазы. Я спала, и плывущие вокруг травяные запахи навевали на меня теплые летние сны.

 

*

На закате я окончательно проснулась. Круглое красное солнце лежало  прямо на горизонте. Если не считать его, вокруг все было белым-бело –  озеро, лес, ветки деревьев, небо.  Я придирчиво ощупала Ирин живот –  матка была как футбольный мяч, такого же размера и такой же упругой. Понаблюдала, как ребенок сосет. Выпила еще травяного чаю, и засобиралась домой.

- Удачи, - сказала я.  Мы с  Ирой обнялись и расцеловались.

- Спасибо!-  сказала она, отстраняясь и незаметно смахивая с глаз слезы. – Насть, ты такая замечательная!

- Ты тоже! – сказала я совершенно искренне.

- Знаешь, вчера, когда ты спала,  Валерка рассказал мне про твою маму.  Это... ну у меня просто нет слов! И ты все же приехала,  все-таки до нас добралась!… Тебе ведь и самой уже  скоро!

-  Скоро, - я улыбнулась. И маме было бы скоро. Но вслух я этого не сказала. Как там, интересно,  сегодня Глебушка? Обычно-то мы всегда получаем к вечеру от Оскара полный отчет.

- Ну, и тебе самой легких родов! Приезжай к нам летом! С мужем, с малым! Тут у нас летом красиво, тихо!

- Ой, на мне  так много малых! – я даже рассмеялась.- На вашем островке  все просто и не поместятся! Уж лучше вы к нам! У нас дом большой, на всех места хватит.

- Ладно, как-нибудь выберемся, - не слишком уверенно ответила Ира, явно сомневаясь, что это «как-нибудь» когда-нибудь наступит.

Валерка пошел меня проводить до Астры. Как и в прошлый раз, он был босиком, в наброшенном на плечи и не застегнутом ватнике. Шел по снегу, и насвистывал. Сунул мне по дороге в карман пачку денег, перехваченную аптечной резинкой. – Тут все, как мы с Аглаей  договорились.

- Ну, бывай, -  наклонился он, чтоб  тоже чмокнуть меня на прощанье.

Я чуть не впервые заметила, какой  Валера высокий. В сумерках его длинная его тень, лежа на снегу,  перечерчивала наискось чуть ли не весь  остров, как стрелка от солнечных часов.

–  Спасибо тебе за все! Уж и наболтался  я  вчера! За всю жизнь, мне кажется, никому столько про себя не рассказывал! Ты к этому как-то располагаешь, что ли. Правда, Настя, приезжай как-нибудь к нам еще, ладно?

- Ладно, - сказала я,  погладив напоследок огромную, лобастую голову абсолютно не страшного Малыша. - Как-нибудь обязательно  приеду.