*

Дома было тихо. Дети на кухне, под руководством Марфы, выкладывали на картонных тарелках картинки из макарон и крупы, и были непривычно сосредоточенны и серьезны. Самые маленькие спали – Маринка в слинге на Марфе,  Алешка в слинге на Косте. Когда я вошла, Марфа сразу приложила палец к губам: «Тсс, не мешай!», и я, как можно незаметней,  постаралась проскользнуть к нам.

Костя вошел в комнату следом за мной, и немедленно закрыл за собою дверь. Развязал слинг, осторожненько, стараясь не разбудить, переложил Алешку в кроватку.  И. только убедившись, что ребенок по-прежнему спит, обернулся ко мне и шепотом заорал:

- Ты! Как… как ты могла! Я всю ночь искал тебя по этому лесу! Еле углядел этот дом! Со спутника в интернете  ни хрена не видно - один белый снег кругом на километры вокруг. Я чуть не рехнулся! А если б ты рожать в воздухе начала?!

 - Ну, и что, и села бы где-нибудь, и родила бы, делов-то. И полетела бы потом дальше.  Кость, ну ты что, как маленький,  не знал, можно подумать,  на ком женишься?

Он сел на кровать и потрясенно уставился на меня.

- Получается, что не знал. Это что, каждый день так теперь будет, да?

- Ну, надеюсь все же не каждый.

Я села рядом, и прижалась к нему как можно ближе. Положила голову на плечо, погладила  по щеке. Костя сперва  упирался, сидел, как каменный, пытался даже отстраниться. Потом не выдержал, и обнял тоже  меня в ответ.

- Г-ди, что у нас с тобою за жизнь! То пожар,  то революция! То ты на сутки невесть куда исчезаешь! Только наводнения не хватало.

- Не накаркай! Что там, кстати, с трубой этой в ванной?

- Да дядя Саша с Серегой весь день над ней вчера колдовали.  Сказали, вроде в порядке. У Алешки зуб  ночью резался.  Посмотришь потом, как проснется – беленький такой ободок спереди на нижней десне. Так плакал, бедный!  И я вместе с ним.

- Ты плакал? Бедный! Где у тебя болит? Дай я тебя пожалею.

- Да везде у меня болит! Спину ломит, ноги отекли, живот книзу тянет! Есть ничего не могу, изжога вконец замучила. Девка эта танцует у меня вечно то на печени, то на почках. Не иначе в балет готовится. Когда ж все это уже  закончится! Вот скажи, это нормально, что я, здоровый взрослый  мужик, не могу сам себе завязать ботинки?

- Да – ботинки это засада! И я тоже ведь не могу! Придется нам с тобой усаживаться друг против дружки на корточки, и завязывать их  один другому, по очереди. Как тебе такой вариант?

- Хм, надо попробовать! Г-ди, Настя, как же я по тебе соскучился! И когда уже, наконец,  я смогу любить тебя по нормальному?

- Скоро, Кость, скоро! Потерпи,  солнце, совсем ведь уже немного осталось. Совсем-совсем- чуть-чуть, почти ничего…    А пока давай мы с тобой…

- Давай. Пока Лешка спит.

Наши тела сейчас как огромные, разбухшие  в центре капли.

Надо полагать, сверху, со спутника, ну, если предположить, что его вездесущий взгляд способен проникать сквозь крыши и потолки, мы были похожи на инь и янь.

                                                                       

*

Костино кесарево было назначено на конец следующей недели. Мы рассчитывали, что я пробуду  с ним в отделении сколько надо, а к моим родам он будет уже на ногах, и в полной в боевой готовности.

Но человек, как известно, предполагает…

Короче, с утра в понедельник я почувствовала первые схватки – легонькие такие, тренировочные. К середине дня они усилились, начала отходить пробка.

Не то чтобы я сильно расстроилась. Беременность,  считай, доношенная,   где-то тридцать семь плюс, а я, между прочим, не меньше Костя, порядком уже устала  от всей этой фигни . Ну просто, когда все уже распланируешь, а тут надо заново все придумывать…

Просто мне не хотелось неразберихи. Но уж тут ничего поделаешь, как фишка ляжет. Жизнь такая,   брать приходится, что дают.

Весь день я бродила по дому, то и дело останавливаясь, и цепляясь руками за стены, столы, стулья и прочие стоящие на пути  предметы, начинала возле них ритмично раскачиваться. Схватка заканчивалась, я отпускала стену, край кровати или стола, и топала дальше, стараясь как можно больше дел успеть переделать за это последнее оставшееся мне утро.

Иногда я постанывала, тянула басисто «ы-ы» или «у-у» - низкие звук способствуют раскрытию шейки матки, тогда как высокие, наоборот, ее зажимают. А вот петь, как в свое время Марфа, я не могла.  Ну, вот абсолютно мне почему-то не пелось.

Народ вокруг поглядывал на меня сочувственно, спрашивая иногда: «Что, Настя, больно?». Я в ответ  или махала рукой - иди, мол, на фиг, не до тебя сейчас, вот схватка пройдет – отвечу. Или, если к тому времени уже слегка отпускало, говорила: «Нормально, все идет как надо, не волнуйся. На самом деле не так-то уж и больно.» И человек успокоено улыбался, шел по своим делам, оставляя меня наедине с моими проблемами, решить которые все равно был не в состоянии. Ну, в самом деле, никто ж  за меня не родит, верно?

Одного только Костю не удавалось мне провести. У него тоже было полно своих дел, у каждого из нас  в доме существовала своя ежедневная утренняя рутина, и Костя не то чтобы побросал немедленно все, ради того, чтоб таскаться следом за мной и стонать на пару.

Однако если пути наши в доме случайно пересекались, и Костя видел меня раскачивающейся у стенки, то он, ни о чем не спрашивая, просто подходил,  и клал мне руку на поясницу. И мне сразу же становилось в миллион раз легче. Каким-то образом он забирал мою боль себе. Я благодарно улыбалась ему, и мы опять расходились в разные стороны.  

Надо сказать,  я  сама прекрасно  знаю все эти точки.  Сама себе то и дело надавливала их кулаками, да и Марфа не раз  пыталась мне их промассировать. Но то ли сил у нас  не хватало, то ли уменья, и не то чтоб  совсем уж не помогало, но такого вот полностью анальгезиющего эффекта у нас с  ней ни разу не выходило .

Часов в девять вечера я все же не выдержала, и набрала тетю Веру. Рожать в одиночку при полном доме народу и куче детей в мои планы не входило. А уже хотелось забиться куда-нибудь в угол подальше, и отключиться там от окружающей суеты.

Сперва тетя Вера отнеслась скептически: «Что, всего тридцать семь недель? И каждые пять минут схватки? А из чего следует, что  не ложняки? Да ладно, не физди, точно ты сама не знаешь, какие они бывают, первые роды! Что мне теперь,  на неделю к тебе переселиться, что ли?»

 Но прослушав пару раз мои жалобные «Мммы-ы!» вместо ответа, сказала, что ладно, пожалуй, все-тки заглянет на всякий случай. «Чем черт не шутит! Что-то ты мычишь больно жалостно!»

Тетя Вера приехала в Москву много лет назад, откуда-то из далекой глубинки. В домашнее акушерство она пришла из официального. Но не московского там или питерского. После училища ее распределили в крохотную райцентровскую больничку, где врач-акушер пил запоем, и из дому извлечь  его удавалось  лишь  на экстренное кесарево, предварительно вылив ему на голову пару ведер воды. 

- Я ж поначалу  была - прямо как теленок, ей-Б-гу! Наивны-ыя! Звоню доктору домой: «Иван Палыч, у нее тазовое!» А он мне: «Ух ты, как интересно! Ну, примешь когда – расскажешь, как было!» Сперва чуть что, все в книжку смотрела. С Бодяжиной, считай, что не расставалась, и ела, и спала, вот прям как Библия она у меня была. Как чего не знаю – сразу раскрою, и одним глазом в книжку, другим на роженицу. Санитарочка у меня была – чудо деваха, моих лет примерно. Все меня, бывало, подбадривает: « Верка, не тушуйся, все у тебя получится!» Вот мы с ней вдвоем и орудовали. Иной раз баба у меня порвется – я  в процедурку выскочу, зареву. Я ж одна, как я ее зашивать теперь буду?!» А санитарочка моя: «Верка, да ты чего? Иль забыла, как целая физда выглядит?» Ну я улыбнусь, и пойду иголкой орудовать, прежний вид половому органу придавать. И вот так, постепенно,  всему научилась, всего навидалась. И клеммы по Бакшееву случалось накладывать, и насечки на шейку делала, а потом зашивала, и роды сдвоенным телом принимала, и даже поворот  на ножку,  безо всякого причем наркозу, один раз сделала. И – вот те крест! – никто у меня ни единого разу не помер, все живы-здоровы по Земле ходят, меня теперь добром поминают.

Перебравшись вслед за мужем   в Москву, тетя Вера не нашла  себя в наших  роддомах, где роды обычно ведут врачи.  Привычка к самостоятельности то и дело давала о себе знать. Пару раз  она превысила свои акушерские полномочия, сделала то, что посчитала на  данный момент более целесообразным.  Ей предложили написать по собственному.

Разобидевшись на весь мир, тетя Вера засела дома. Деньги в дом приносил муж. Трое детей ходили в школу и садик. Тетя Вера варила борщи и каши, пидорастила с утра до ночи  квартиру, и сходила с ума  от тоски  и скуки.

С юности тетя Вера  привыкла  быть постоянно на людях, ощущать свою полезность и важность. Притом профессию свою обожала. И теперь прямо не знала, что  с собой  делать. Ну не идти ж, в самом деле, бумажки  перекладывать  в женскую консультацию?!

 На ее счастье, соседка по лестничной площадке  в первый раз собралась рожать. Кто-то из подруг уговорил ее  записаться  в клуб  для беременных. Мол, ты там и фигуру сохранишь, и знаний полезных поднаберешься.

Йога, бассейн, гимнастика, здоровое питание. Осторожные, между делом,  проговаривания различных сценариев родов.

 Сталкиваясь с тетей Верой на лестнице или в лифте, девица взахлеб делилась свежеполученными  откровениями. Оказывается, можно и вовсе не обращаться, как приспичит, в роддом!   Можно, оказывается, прекрасно родить ребенка у себя дома!

  Насильно отлученная от любимого дела, тетя Вера  близко к сердцу принимала  эти рассказы. Что-то  горячо одобряла, с чем-то категорически не соглашалась.  Наконец очередная принесенная соседкой на хвосте явная глупость  так   вывела  тетю Веру из себя, что она  отправилась прямиком в клуб, выяснять отношения с руководством. Что они, мол, девок с толку сбивают?!

Кончилось тем, что ее  взяли туда на работу.

В клубе  высоко оценили тети Верин  профессионализм и ее богатый , разносторонний  опыт. А  сама тетя Вера, работая в клубе, постепенно  проникалась новыми для себя веяниями и идеями.

 

*

После девятого класса мама, несмотря на уговоры деда, бросила школу, в которой ей было скучно до одури, и поступила в яхромский веттехникум, где дед преподавал фармакологию.  Половину времени студенты  торчали на учебной ферме и занимались там настоящим делом. Кормили, поили, доили, выгуливали и, при необходимости, оказывали скотине  первую помощь. Было не скучно, всегда находилось на что посмотреть, чем заняться  и чему поучиться.

А когда надоедало, мама бросала техникум и срывалась на неделю-другую в Москву – благо недалеко. К тому же за некоторые виды работ  ребятам перепадали кое-какие деньги, так что карманные у мамы обычно водились. А прогулы занятий всегда можно было  отработать потом, на той же ферме. 

 Многочисленные друзья покойных родителей  всегда рады были  приютить у себя мою маму, обогреть, обласкать, чем-нибудь повкусней накормить. Их дети с младенчества были ее друзьями, так что, попадая в Москву, мама сразу переставала  страдать от отсутствия братьев и сестер .

 В этом кругу ее, рано осиротевшую, многие считали как бы своим ребенком.  Поэтому она всегда могла без проблем свалиться без предупрежденья кому-нибудь на голову, и зависнуть на раскладушке в  детской, или на диване в гостиной на неопределенное время.

 В Москве мама из деревни сразу попадала  в утонченно интеллигентскую, отчасти даже снобскую среду. Ее принимались  просвещать, стараясь «дотянуть до уровня»  Таскали на выставки, в театры и на концерты. Вечера в Москве становились  яркими и праздничными, а дни зато делались длинными и скучными. Хозяева по утрам уходили из дому, и мама оставалась предоставленной самой себе.  

 Таскаться по улицам, разглядывая витрины, мама считала ниже своего достоинства. Случалось, она увязывалась за кем-то из членов семьи, так,  от нечего делать, в институтскую или университетскую аудиторию. Там, тихо пристроившись где-нибудь в уголке, мама слушала лекцию – не важно даже о чем. О термодинамике, истории немецкой философии, литературе эпохи Просвещения, политике холодной войны в эпоху застоя, культурных традициях китайцев эпохи Мин, и брачных повадках китов.  Ей  хотелось знать все , ей все было интересно.

 Компьютера у дедушки не было,  интернета  в дом он принципиально не проводил. Зато в Москве интернет  был поголовно у всех,  и в техникуме, конечно,  тоже. А на шестнадцатый день рожденья родительские  друзья подарили ей ноут бук, и мама сразу же завела свой блог,  до ночи засиживаясь в библиотеке.

Мама писала о  неправильностях и несправедливостях,    тут же, немедленно, предлагая  планы  глобального мирового переустройства . У нее все выходило просто, понятно и незатейливо.  Даже отчасти логично. Конечно, наивно до невероятности, но все же не так чтобы уж совсем глупо. Мама без проблем рушила стереотипы и  ставила под сомненье  незыблемые   истины. Причем делала это как-то легко, весело, играючи, без тени ненависти или осуждения. Просто вот она так видит.

Ее читали на удивленье много людей, с легкой грустью и удовольствием. Тем более, что читалось легко, не напряжно,  а порою  становилось  безумно смешно!

 В комментах люди часто добавляли, разумеется, после обязательных: «невозможно!», «немыслимо!» «так не бывает!» и «это кто ж на такое пойдет», что  если, когда-нибудь, не при нас, а в каком-то далеком и невообразимом будущем,  все вдруг сложится   так, как мечтается  моей мама,  то наступит ну, если и не обещанный Рай на Земле, то,  что-нибудь очень близкое и схожее по смыслу.

И вот постепенно, из этого ее полудетского блога, выросло то, что стало для моей мамы делом жизни и смерти.

Когда мамы не стало, у меня вошло в привычку  перечитывать ее посты того времени. Некоторые из них я запомнила почти наизусть. Иногда мне кажется, что их писала какая-то другая, альтернативная я.

Между прочим, многие из них по-прежнему актуальны. Ведь, на самом-то деле ничто особо не изменилось.        

 

*      

В один из своих приездов в Москову,  мама встретила моего отца, и сразу в него влюбилась. Роман их был кратким, бурным, и безнадежным.  С самого начала  они знали, что  им вот-вот предстоит расстаться, отец ничего от нее не скрывал.

Однако  именно эта неизбежность, изначальная заданность разлуки, раз и навсегда избавила  их отношения от какой либо фальши,   размолвок и непоняток. На это у них просто не было времени.

Узнав о своей беременности мама,  ни капли не расстроилась и  не испугалась, а наоборот,  ужасно обрадовалась.  Хотя отец к тому времени успел уже свалить из  страны. Но, несмотря на отсутствие  каких-либо перспектив на замужество,  всю беременность мной мама оставалась  счастливой и довольной, как слон!  

Досрочно сдав в техникуме все предварительные экзамены, мама в ожидании ГОСов перебралась  в Москву, подальше от ворчливого деда.  Где, впервые в жизни, зажила совершенно одна, в собственной, оставшейся от родителей и сдаваемой до сих пор  квартире. Деньги, и неплохие, мама зарабатывала, пользуя дедовскими травами окрестных собак и кошек.

Прошерстив интернет в поисках места, где  лучше всего  протусоваться до родов, мама остановила свой выбор на «Чистом истоке». Потому что там был самый большой в Москве бассейн для беременных, и  единственный  на всю Москву безумно какой-то крутой  тренажер для растяжки промежности.

Прилагавшийся  ко всему этому в нагрузку курс лекций, маму сперва совершенно не заинтересовал.  В том, что рожать она будет дома, у нее изначально сомнений не было . Оставалось только определиться насчет разных мелких деталей – рожать ли ей  на суше или в воде, в квартире, или лучше где-нибудь на природе, когда именно перерезать пуповину – в самый день родов, или лучше подождать  неделю –другую, пока сама не отвалится, рожать ли  совсем одной, или все-таки позвать кого-нибудь для страховки. И, конечно, самое главное -  как же  все-таки назвать ребенка?!

Вообще-то она с самого начала склонялась к Анастасии, но  вдруг, например, это будет мальчик?

 Однако первоначальный  мамин скептицизм довольно  быстро прошел, и вскоре она уже с удовольствием бегала на лекции в клуб. Правда, не столько ради знаний, сколько  ради чужих охотничьих рассказов. Сам-то процесс родов  она себе и так более-менее представляла, основные идеи, проповедуемые клубом, тоже были ей давно  знакомы . Зря, что ли, она проторчала все первые несколько месяцев залета на сайтах  беременных и кормящих, вырабатывая, как всегда, свою точку зрения на все?

 Мама быстро  передружилась со всеми акушерками клуба,    почти сразу сделавшись среди них  своей. Причем настолько своей, что, задолго до собственных родов, начала ездить на чужие.  Пока что в качестве ассистентки.  Ей уже тогда   было что предложить. Все-таки потомственная травница,  и фельдшер, пускай хоть ветеринарный.  

  Однако с первого клубного дня мама сразу выделила из всех тетю Веру, как единственного человека, которого  сможет  вытерпеть рядом  с собою во время родов.

Конечно, в случае, если  она  окончательно откажется от мысли  рожать одной.

                                                                         

*

Я почти ничего не знаю о своих родах. На маминой странице под этим числом один  коротенький  пост: «У меня дочь! Зовут Анастасия! Было классно! Готова рожать  хоть каждый день! Если б еще детей  от этого не было…».  Под постом стоит фотография новорожденной меня – лопоухой, лысой, в крови и  смазке. Фотка очень  похожа  на аналогичную Светкину, сделанную покойным  Игорем. Подробностей – ноль. Маму теперь уж не спросишь, а тетя Вера  говорит, что ей и вспомнить-то особо  нечего.  Когда мама, колебавшаяся до последней минуты, набрала все-таки ее номер, тете Вере  едва успела добежать и подхватить наполовину уже вылезшую меня. Собственно, и подхватить не успела, потому что лежащая на кровати и тужившаяся мама в промежутке между схватками  строго сказала ей: «Не трогай ребенка!»

- И  вот я так и стояла, руки в боки, и смотрела, как ты рожаешься, и ужасно боялась, что мать твоя порвется вся с ее заморочками, однако нет ведь, не порвалась вообще зараза! Впрочем, ты  не такая уж и крупная была – всего  два девятьсот на безмене потянула, чистая килька. Вот Марфутка –  другое дело! Четыре пятьсот, еле вытужили!

- Теть Вер, а почему ж ты все-таки ее послушалась?

- Твою мать попробуй не послушай!

                                                                                  

 *

Дети  расходились спать крайне неохотно. Светка  сто раз требовала то пить, то писать,  и чтоб все это непременно  мама. Таня висла у меня на шее, так что ручки приходилось разжимать силой. А Варя потребовала  клятвенного обещания разбудить ее, как только кто-то родится: «Я только гляну одним глазочком, и тут же усну! Настя, ну пожалуйста!» Васька молча прижимался ко мне и сопел. Он вообще у нас немногословный, если с кем и разговаривает, так  с Варей. Уже уходя, он обернулся в дверях и спросил: «Настя, а ты сегодня вообще будешь спать? Ты сейчас поспи, а то потом ребеночек ведь не даст». Это он вспомнил первые недели жизни Маринки, когда Марфа ходила по дому, как зомби, шатаясь от недосыпа.

Васька, конечно, был абсолютно прав, но расслабится и отключится между схватками настолько, чтобы уснуть, у меня все же не получалось. Голова работала с прежней ясностью, заставляя отдавать отчет в каждом новом чувстве и ощущении. Помнится даже, на пике какой-то схватки, у меня возникла отчетливая мысль: « Вот как может  человек, в здравом уме и твердой памяти, добровольно устроить себе  такое?» Лежать я не могла,  могла только стоять на четвереньках, раскачиваясь и слегка подвывая. Ноги и руки от этого стояния просто  уже  отваливались,  горло от бесконечного вытья и мычания пересохло.       

Костя сидел рядом на кровати, и то выглаживал из последних сил мне спину, то  подавал стакан водой, и в промежутках  между схватками я жадно припадала к нему губами.

Время куда-то исчезло. Если бы не ноющие от усталости  ноги и руки, я бы вовсе его не замечала. Остались промежутки от схватки до схватки, когда можно было попить, вытереть пот со лба, благодарно прижаться к Костиным коленям  и его большому и мягкому  животу.

Времени не было, поэтому я не знаю,  в какую именно  из этих кратких передышек,  заметила, что Костин живот  напрягается и твердеет, а лоб неожиданно перерезает болезненная, глубокая складка.

- Костя, болит что-нибудь?

- Да нет, фигня какая-то была с животом. Но сейчас уже отпустило. Съел, наверное, что-нибудь.

  - Точно отпустило?

- Точно-точно! Да забудь ты об этом! Я так  уже и забыл давно.

Он не забыл. Точнее, оно не давало о себе забыть, разве что на чуть-чуть. Какая-то гигантская рука скручивала каждые несколько минут кишки и все, что там есть внутри живота,  в тугой плотный узел, а потом потихонечку  отпускала. А потом опять. Но сейчас было не время об этом думать. Сейчас главное была Настя, и их рождающийся ребенок.

Мы не заметили, когда появилась тетя Вера. Она вошла неслышно, на цыпочках, едва скрипнув дверью, и уселась на стул в глубине комнаты,  поглядывая на нас. Довольно долго она молчала, а потом спокойно, доброжелательно, без обычного своего ерничанья, посоветовала:

- А ты бы, Насть, расслабилась, что ли.  Очень уж ты напряжена. Думаешь  все время о чем-то, тревожишься. Я же вижу - схватка накатывает, а ты с ней борешься, барахтаешься, сопротивляешься . А надо б наоборот - накатило – а ты расслабься,  дай ей тебя за собой утянуть. На самую глубину, небось не потонешь. Расслабь мышцы, особенно там внизу расслабь, всю себя расслабь, мысли лишние все отбрось, забудь обо всем,   забудь себя.  Помнишь, как в сказке про  Марью-искусницу:  что воля, что неволя, все одно….

Голос тети Веры звучит усыпляюще,  она точно напевает мне колыбельную.  Под звуки ее голоса я   с четверенек перекатываюсь на бок, сворачиваюсь калачиком, подтягиваю к животу коленки. Я точно  сама делаюсь ребенок, внутри чьей-то гигантской матки. Схватки накатывают одна за другой, но я почти не реагирую на них, это кто-то другой стонет за меня, громко, утробно  вздыхая,   каким-то не моим голосом. Закрываю глаза, почти засыпаю. Накатывает очередная схватка,    мне  почти все равно,  я разве что чуточку напрягаю живот.  Странно,  становится легче, определенно легче, гораздо  легче, совсем почти и не  больно, и почему я раньше так ни разу не пробовала? А если еще подтянуть коленки повыше, к самому подбородку…

Сын выскользнул из меня  совсем легко,  без малейших усилий с моей стороны. Я даже не сразу поняла, что именно происходит.  И сразу же закричал – громко, басисто, на всю комнату, на весь мир вокруг!

                                                                   

*

Тетя Вера сразу стала над ним сюсюкать и причитать. Вот смешной народ акушерки – хоть миллион родов примет, а все не перестает умиляться каждому новому новорожденному. Впрочем, он и вправду ничего получился – темноволосый, глазастый, и даже ушки, в отличие от Светиных, выглядели весьма аккуратно.  Я приложила его к груди, и он немедленно довольно зачмокал.

Я перевела взгляд на Костю. Он, хоть и радостно улыбался, однако оставался бледным,  то и дело хватался рукой за живот. На лбу его поблескивали капли пота.

- Болит? – строго спросила я.

Он беспомощно развел  руками - мол, что ж поделаешь.

 Оба мы знали, что это значит, но я, в отличие от него, еще и представляла в красках. Один раз в жизни я такое видела, и увидеть второй  ни за что бы не хотела. Правда, мужика  того мы   спасли,  но  вот ребеночек … нет уж, на фиг! Одной рукой я придерживала у груди младенца,  другой резво цапнула со стола телефон .

- Теть Вер,  режь уже скорей пуповину,  ничего  там давно  не пульсирует.

  Тетя Вера слегка приподняла брови, но послушно наложила клеммы и звякнула ножницами.

- Лев Самуилыч, это Настя. Вы извините, что так поздно, но тут такое дело, у Кости схватки. Да, понимаю, поэтому и звоню. Да часа три уже, наверное,  мне кажется. Да знаю я, кто мы с ним такие после этого,  но  так получилось. Короче, вы там готовьте  операционную, а мы с ним минут через сорок, как штык.

- Костя, одевайся и пулей в «Астру»! – рявкнула я, вскакивая с постели, и начиная лихорадочно, одной рукой  одеваться. Потом сообразила, положила ребенка, начала закутывать во что-то его..

- Настя, куда ты! –ахнула тетя Вера. – У тебя ж плацента не отошла еще! Что, прям так, с пуповиной между ног,  и полетишь?

- Прям так и полечу. Заправлю ее в трусы, колготки сверху, глядишь, никто и не заметит. Ничего,  плацента  сама  по дороге отойдет, куда она денется!  В случае чего, в роддом же едем.   У нас там на каждом этаже полно  умельцев ее отделять. Зубами выгрызут, если что. Теть Вера, некогда мне, каждая секундочка дорога! 

 Я закутала младенца во все теплое, что пришлось под руку, втиснула его в Лешкин комбез,  наскоро доодевалась сама, и мы как сумасшедшие (собственно, почему как? Даже обидно) рванули к Астре.

Перитонеальный карман, в котором мужчина вынашивает ребенка, выстелен изнутри клетками эндометрия. То есть, по-русски говоря, клетками матки. Обыкновенно они ведут себя мирно, и ни на что особо не реагируют, как и положено клеткам матки во время беременности.  Иногда, правда, возникают слабые и хаотичные  сокращения – точно рябь по карману пробежит. Это нормально,  ни к чему опасному не ведет, и, через короткое время,  само собою проходит. 

И лишь в исключительных случаях,  сокращенья кармана неожиданно синхронизируются  и приобретают характер родовых схваток. А поскольку карман слепой, и ничего, похожего на шейку, способную раскрываться,  в нем не предусмотрено, схватки эти, постепенно усиливаясь, создают прямо посреди кармана контракционное кольцо,  карман приобретает форму песочных часов, и, в конце концов, схватки просто разрывают его  пополам. Человек,  если ему своевременно не помочь, быстро умирает от потери крови, а  плод, как правило, гибнет еще раньше, от  сдавления и удушья.

Когда мы влетели в приемник, нас там уже ждали доктор Лева, анестезиолог,   операционная бригада с носилками. Я едва успела чмокнуть Костю в нос, как его немедленно рысью укатили от меня на каталке.

А я осталась сидеть с нашим  маленьким на руках, покачиваясь от усталости,  слегка придерживаясь рукою за край стола  в приемнике. Пытаясь отдышаться и прийти в себя  после бешенной гонки  над ночной Москвой, и дикого, сумасшедшего  страха,  потерять Костю навсегда, и никогда не увидеть нашей с ним девочки.

 Доктор Лева сказал,  что сердцебиение плода четкое и ритмичное. Значит, успели вовремя, и  теперь, скорей всего, все будет хорошо. Осталось лишь дождаться конца операции.

В голове у меня плыл туман. Мне  едва удавалось отвечать на вопросы обступивших со всех сторон знакомых девчонок, сбежавшихся поглядеть на ребенка.

Впрочем, на меня они почти  не обращали  внимания, будто я мебель или там стенка. Зато ребенка сразу выхватили  из рук, и теперь  наперебой агукали ему и  громко восхищались, какой красавец, да какой богатырь,  ахали и всплескивали руками.  Верещали так, словно  детей никогда не видели. У меня от их визга аж в  ушах зашумело.

-      Настя, - снизошла, наконец,  Дашка, -  да когда ж ты успела его родить? Вроде вчера  только по телефону с тобой разговаривали…

- Часа два назад, - ответила я, предварительно взглянув на часы. Мысли текли лениво,  как бы заикаясь и запинаясь. Плацента, зараза, так по дороге и не отошла. По-хорошему, надо бы, наверное,  чтоб кто-нибудь глянул, чего там со мной не так…

 Дашка, похоже, толком не расслышала, потому что тут же опять отвернулась к ребенку. В голове возникло чувство удивительной легкости. Мне вспомнились слова старейшего русского акушера. Почудилось,  я и впрямь куда-то лечу…

- Ай! – взвизгнул чей-то голос прямо у меня над ухом. – Девчонки, гляньте-ка, на полу кровь! Откуда это? Ой, сколько кровищи! Кто ж все это убирать теперь будет?! Настя, это из тебя, что ли  льет?!…

 

 *

- Настя, Настя, очнись! Ты девочку свою кормить будешь?

Сознание возвращается медленно. Девочку? Какую девочку? Я же вроде мальчика родила…

Ну да, вот он, мой маленький, в пластиковой прозрачной коробке, рядом с кроватью, где я лежу. Почему-то в уродской  институтской  пижамке для новорожденных, но это, конечно, совершенно неважно. Главное, что тут, рядышком,  никуда не делся.

 А что тогда  за сверток тычет мне в лицо Дашка? Что за недовольная, сморщенная мордаха выглядывает из него?  Ой, Костя!

Девочка была настолько похожа на Костю, что все сразу встало в моей голове на свои места.

- Давай, конечно! Как Костя, как все прошло?!

- Да все в порядке с твоим мужиком! Что с ним станется-то? Здоровый, как бык, на таких воду возить!  С гонором! Лежал в операционной, всеми командовал: «Младенца не уносить, как вытащите, сразу мне на грудь положите, и чтоб до конца операции никто к ней не прикасался!» А Лева ему: «Конечно, конечно! Все будет, как вы хотите! Вы только не волнуйтесь ! »  Ну, плюхнули ее на него, всю мокрую и в крови, она полежала немножко, и начала грудь искать. А Лева сразу такой : «Кормить сами будете?  Помочь приложить?» Тут Костя твой вроде как очнулся, головой во все стороны заворочал: «Нет-нет, кормить будет Настя, почему ее нет в операционной, где она вообще?» Чуть со стола не рванул тебя искать, хорошо хоть, ноги его  из-за эпидурали не больно-то слушались.

 - И  что ему сказали?

- Ну, что сказали? Не будешь же человеку посреди операции говорить, что жена его в отключке, в  операционной напротив, и врачи там сражаются за ее жизнь и матку? Не знаю, меня ж там не было. Наверняка наврали   чего-нибудь. Но доктор Лева велел спустить девочку к тебе, и приложить к груди, как только очнешься

    - Да, кстати, а чего со мной было?

- Ну что могло быть? Рожаете под кустами, как кошки драные,  чему ж потом удивляться? Кровотечение у тебя было, ручное делали. Кровищи из тебя вытекло – ужас! Лерка потом пол в приемнике два часа отмывала!  А Митяй  сам чуть в обморок не грохнулся, как понял, что  один на один с тобою остался. Остальные-то  врачи  все с мужиком твоим в большой операционной мудохались, так что пришлось Митьке одному над тобой колдовать.

- И?! – я вдруг похолодела. – Он справился?! Дашка, не вздумай врать, говори правду: у меня… там… все на месте? – Но руки уже привычно ощупывали тугой волейбольный мяч чуть пониже пупка. Правда,  самой себе я на него надавливала впервые. Гхм… ощущения ниже среднего. Но зато хоть есть чему болеть!!!

- Ура Мите! Поцелуй его за меня!

- Сама поцелуешь, когда проспится. Он, как из операционной вышел, так на полусогнутых в ординаторскую.  Там у них коньяк кем-то подаренный на столе стоял, так он сразу полбутылки  засосал и свалился.

- Митя?! Но он же, вроде, не пьет?

- Так в том-то и дело! Похоже, Настя, он в тебя всегда был  тайно влюблен.

- Да ну? А я и не замечала.  

 Я видела, что Дашка тоже за меня переволновалась, и, что скрывать, мне это было приятно.  Среди знакомых людей даже в казенной палате начинаешь чувствовать себя почти как дома. Я стала кормить  девочку, а когда проснулся мальчик, пристроила ко второй груди и его.  Дашка немного поумилялась на нас, а потом извинилась, и понеслась по своим делам. В обсервации ведь всегда дел хватает, не то, что у меня наверху. Кому как не мне  знать.

Ну да, конечно, я в обсервации. Среди отбросов общества, недообследованных, больных и подозреваемых в разных заболеваниях, а также рискнувших, подобно мне, родить вне стен лечебного учреждения. Правила есть правила, и то, что я своя, абсолютно здесь не при чем.

При других обстоятельствах меня бы это ничуть не расстроило. Подумаешь, какая разница, в какой палате лежать! На самом деле ничем уж таким эта  «Общая физиология» от «Обсервации» не отличается. Везде холодные белые палаты с желтыми шторами, на одного, и с микроскопическим санузлом.   

Вот только  все остальные отделения соединены между собой одной общей лестницей. И можно сколько угодно бродить из отделения в отделение взад-вперед.  А в  «Обсервацию» ведет совершенно отдельный, ни с чем не сообщающийся вход. И выходить отсюда во внешний мир Института категорически запрещено. Врачи, заходя сюда, накидывают дополнительный халат на плечи сверху.  

Покормив детей, я рискнула попробовать встать с постели. Голова немного кружилась, но в целом все было ничего.

Из стопки пеленок, лежащих на пеленальном столике, я выбрала две самые длинные и связала их между собой. С их помощью я примотала к себе обоих малышей наподобие слинга. Сверху накинула висевший на спинке стула халат. И вышла на цыпочках в коридор.

В конце коридора имелся запасной выход на пожарную лестницу. Только бы, только бы  дверь не была заперта!

Дверь была открыта. Теперь предстояло вскарабкаться пешком на пятый этаж, молясь по дороге, чтобы и там дверь  никто случайно не запер. В какой палате может быть Костя? Если бы я по-прежнему оставалась старшей сестрой, то наверняка положила бы его в шестую, откуда открывается чудный вид на мои любимые дикие заросли, и дальше, на лесопарк, прекрасный даже сейчас, зимой, укутанный снегом.

Но тетя Паша наверняка устроила такого заслуживающего пристального внимания пациента во второй – прямо напротив поста. И проскользнуть туда незаметно может оказаться ой как непросто!

Оставалось надеяться, что тетя Паша тоже ведь человек, и вовсе не всегда торчит на посту. Ну, может же так быть, что она как раз вышла в сестринскую, попить чай и позырить любимый сериал по каналу Россия!  

Подниматься с каждым этажом становилось все труднее, пот катил с меня градом, и я едва успевала смахивать жгучие капли с ресниц, чтобы не застилали глаза. Дети делались тяжелее буквально с каждой ступенькой. Интересно вообще, а сколько они у нас весят? Вот растяпа, не спросила у Дашки!

Из последних сил я едва ли не ползком вползла на  мужской этаж. Дверь, к счастью, оказалась открыта, тетя Паша наслаждалась своим сериалом.

Я скользнула в палату и вытянулась рядом с Костей на широкой кровати – в этом отделении они шире нормы в полтора раза.  Осторожно высвободила малышей из перевязи, положила их между нами.

Костя спал. Капли физраствора бодро капали в капельнице, попискивал монитор, отмечая работу жизненно важных функций. Костино лицо во сне выглядело по-детски счастливым и умиротворенным, обе ладони победно сомкнулись на непривычно плоском мальчишеском животе. 

 Мне, конечно, совершенно не хотелось его будить, но кто знает, сколько времени  у нас  в запасе до ожидаемого скандала?

Поэтому я тихонько-тихонько потянула его за рукав. Дунула ему в ухо. Наклонилась,  легонько коснулась губами губ. Костя открыл глаза, увидел меня, и сперва заулыбался, а потом встревоженно приподнялся на локтях, испуганно озираясь, и явно не очень соображая, где он и что происходит.

- Настя,  ты?! А где…

- Ш-ш-ш! Тихо, Костя, все в порядке, не дергайся. У нас с тобой близнецы.