*

Все, до единого человека в обсервации знали, что и без того большой кожаный диван в кабинете зав отделением без труда   раскладывается до двуспальной кровати, причем многие знали это из личного опыта.

Мой же собственный  личный опыт  складывался тогда из неловких поцелуев с покойным, научившим меня когда-то летать Валеркой,  немого обожания Оскара, и диких, жарких снов, от которых просыпаешься вся в поту, с колотящимся сердцем.

Мужское тело в те времена представляло для меня одну большую загадку, в то время как тело женское,  не имело, казалось, никаких тайн.  Ведь все самое сокровенное было бессчетное количество раз не только  обнажено перед моими глазами, но случалось, и  разорвано, выпотрошено, буквально даже вывернуто наизнанку.                                        

- Скажи-ка, малыш, у тебя, что же, совсем нет никакой личной жизни? Я вижу твою физиономию около себя третий  день подряд. Нельзя ж так гробиться на работе!

- Ничего, мне полезно! Я ж еще только осваиваюсь, и вообще. И потом, а сами вы? Третий день, считай, из родзала не выходите!

- Ну что ж сделаешь, если вы, такие красивые, так трудно рожаете?

- А вы не думаете, Лев Самуилович, что если б их не обезболивали  так тотально, они  рожали  бы куда быстрее и легче? Вот, помните, на прошлой неделе одну поздно привезли, и она, прямо в приемном покое, на третьей потуге, раз – и все! И ведь большой довольно-таки был мальчик, четыре с лишним, а обошлось без разрывов.

- Настя,  это ж  редкость! Если б все так рожали, акушеры стали бы не нужны. А что без разрывов – так это все твои золотые ручки! По всем законам физики должны была разорваться!

Цапнул меня за кисть, и поднес к губам. Я, как всегда, привычно отдернула руку: что, мол, за глупости?  Ведь знает, что не люблю!  

Обычно доктор Лева на поцелуе  вовсе и не настаивал. Я дергалась, он отпускал мою руку, и шел себе  дальше по своим делам. Но иногда – то ли дел у него не оказывалось, то ли не было у него давно никого, то ли просто он решал во что бы то ни стало на сей раз настоять, наконец,  на своем.

Я сколько раз уже убеждалась, что  в каждом мужике, даже в самом что ни на есть распрекрасном,  обязательно где-нибудь там,  внутри таится насильник.   

Если не считать пациенток, мы в отделении часто оказывались вдвоем.  Какой-нибудь сбой в расписании, у напарницы заболел ребенок, и она в последнюю минуту позвонила предупредить, другая сама подвернула ногу.  «Настя, но ты же справишься?» – спрашивала меня Старшая, уходя.  Я в ответ  невозмутимо передергивала плечами – справлюсь, мол, конечно, об чем разговор.

Самоуверенная семнадцатилетняя соплюха. Была уверена, что справлюсь со всем, чем угодно.

Ну вот, а доктор Лева, довольно часто дежурил.

Он-таки поцеловал мою руку, крякнул победоносно, посмотрел мне в глаза долгим взглядом, значения которого я, типа,  не поняла, и отпустил заваривать чай. Шел второй час ночи, никто у меня в тот момент не рожал, и я как раз собиралась быстренько выпить чаю, и пойти, если получится,  прикорнуть на пол часика, на свой кургузый диванчик возле поста.

Не тут-то было. На доктор Леву  напала  безудержная разговорчивость. Он  возжелал узнать, где я живу, кто у меня  мама с папой (так я ему и сказала),  какое училище я заканчивала (Химкинское областное. – Как, даже не медколледж? А я не сомневался, что…), что я читаю,  какую музыку слушаю, и чем обычно занимаюсь в свободное время (можно подумать, оно у меня есть!)

Я  с трудом сдерживала зевки. Мне хотелось сказать,  что музыки я никакой особенно не люблю, читать мне уже давно стало некогда, а в редкие свободные минуты я обычно занимаюсь онанизмом.

Вместо этого мы довольно мило поговорили о Сэлинджере и песнях Брассанса.

Когда  допрос был окончен, я вежливо намекнула, что хотела бы пойти поспать.

Спать? Где же, это интересно, я сплю? Неужто все на той банкеточке на посту?  Как я там, интересно,  вообще помещаюсь?

Это был больной вопрос, потому что, конечно, я там НЕ помещалась. Там вообще  мог поместиться  разве что карлик. А уж я-то с моими ногами…  Впрочем, акушеркам на дежурстве всяко не положено спать, а банкеточки стоят  совсем  не для этого, а для общей красоты и уюта.

Но разве мне неизвестно, что все обычно спят  в ординаторской? Оставляешь на посту записку, чтоб знали, где тебя искать, если что, и идешь сюда. Да если этот диван  разложить, на нем пять человек в ряд улягутся, а  шестой у них в ногах поперек. А может быть,  я его стесняюсь?   Да  я представляю себе,  сколько женщин он перевидел и перетрогал за свою жизнь?  Нашла тоже, кого стеснятся! Можно подумать,  смогу его чем-нибудь  удивить.

И потом,  вряд ли ему самому удастся  поспать. «Вот увидишь, мне стоит только прилечь - сразу дернут в родблок, или в патологию.»

Последний аргумент меня окончательно убедил.

Мы вместе разложили диван. Я легла и тут же уснула.

  Проснулась я оттого, что он на меня смотрел. Лежал на боку, приподнявшись на локте, и разглядывал мое спящее лицо. Между нами стояла тяжелая стеклянная пепельница, в темноте ярко мерцал огонек доктор Левиной сигареты.

Я тоже молча, не мигая уставилась на него.   Через пару минут он не выдержал, фыркнул, отвел глаза.

- Да ну тебя! Заколдовать, что ли, хочешь? Давай я тебе лучше анекдот расскажу. Идет Красная Шапочка по лесу, и вот, понимаешь, началась у нее менструация, первая такая, обильная. Ну, ясное дело, испугалась. Остановилась, плачет. А тут волк. Она к нему: «Волченька, выручай,  помираю, посмотри, что со мной такое?» Волк смотрел-смотрел и, наконец, изрек: «Знаешь. Шапочка, я, конечно, не специалист, но тебе, по-моему, яйца оторвали.»

  Доктор Левино лицо, несмотря на наметившуюся плешь, морщины, седые брови, вдруг показалось мне  совершенно мальчишеским.  Все что, нас разделяло – возраст, опыт, субординация,  сделалось неважным. Мы смеялись, смеялись, и так, со смехом, он навалился на меня, губы его накрыли мои, руки скользнули под хирургическую блузой, нащупывая застежку лифчика. Было смешно, и как-то необычайно легко дышалось.

                                                                              

*

Стрелки на часах указывали на половину  четвертого. Еще целый час до начала рутинной предутренней беготни,  до неизбежного возвращения в повседневность. Еще целый час (если повезет!) можно спать. У стенки бодро похрапывал доктор Лева. Никто его так никуда в ту ночь и не вызвал.

 Я встала, на всякий пожарный обошла палаты. Полная луна сопровождала меня по дороге  – заглядывала снаружи одновременно  со мной  в каждое окно. Женщины спали – кто тихо и аккуратно, кто - тихонько постанывая, и разметавшись. Что, вот интересно, им снилось?

В отделении - прям на редкость! - ничего вообще не происходило.

Образовавшаяся вдруг внутри  меня  огромная, сосущая пустота, как воронка, всасывала в себя мебель, стены Института, окна, двери, лестницы, перекрытия, облака над крышей, даже самый воздух,  все немедленно обращая  в ничто, и беспрерывно требуя себе все новой и новой пищи. Ей, пустоте, похоже,  мало было мира вокруг, и она все отчетливее требовала себе на закуску какие-то новые, отдаленные, неведомые миры.      

Странно. Мне всегда казалось – сделаю «это», гляну одним глазком, как там у них снаружи, во взрослой  жизни, и – сразу назад!  Обратно в себя, обогащенная новым опытом,  удовлетворенная и насытившаяся.

Ведь, сколько помню себя, все вокруг, независимо от возраста, общественного положения, образования,  кроме, разве что, учителей на уроках,  беспрестанно трындели о сексе. В шутку, всерьез, восторженно, радостно или злобно. Сравнивая с ним  всё и вся, и делая выводы лишь исходя из этих сравнений – типа «@бнуться можно!» или там «за@бись!». Причем поголовно все – мужчины, женщины, подростки, дети и старики.

 Если человек ругался, то этими именно  словами, если заговаривал о чем-то возвышенном – на язык ему опять шли те же слова.

 Ясно было, что  это и есть отправная точка. В мире нет просто ничего круче секса. Деревья - и те тянутся друг к другу, сплетаясь, если повезет, ветвями и листьями. В самой распространенной детской игрушке – конструкторе, и то  шпенек надо вставить в дырочку.    

На проверку же, секс тоже оказался ничем. Я б сказала  - он был даже со знаком минус! Впервые в жизни я столкнулась в реале с отрицательною величиной.

Оказывается, до сегодняшней ночи я, как буриданов осел, жила в предвкушении, что вот, вот, еще немножко, я вырасту – и за все свои старания  получу конфетку!

А там  оказался один пустой фантик.

Возвращаться досыпать в ординаторскую не хотелось. Да  некогда уже было – утро скоро, и надо будет отделение открывать.

Я немного попинала ногами стулья вокруг поста, надеясь хоть чуть содрать с них краску и полировку. 

Неужто все кругом всегда врали? Рассказывали друг другу сказки?

 А что? Так бывает, я в этом не раз уже убеждалась.

А может,  это со мной  что-нибудь не так?

Из ординаторской вышел доктор Лева. Он уже успел умыться, расчесать бороду, почистить зубы и нарядится в свежий халат. От него на весь коридор несло мятой,  дезодорантом и ароматической отдушкой для стирки. 

Подошел,  легонечко придавил мне пальцем нос, как делал до этого много раз. Я не улыбнулась. Тогда он тоже посерьезнел.

- Ты на меня сердишься ?

- За что? Если и сержусь, то только на себя.

- А на себя за что?

- Да ну, чушь какая-то!  Просто… все всегда столько говорили… и в книжках тоже, в том числе и в хороших…  Ну, и я думала… А оказалось, что за всем этим одно пустое, огроменное ничего. Вот. И  надо определится, как со всем этим дальше жить. Так сказать, переоценка ценностей. Но к вам-то это все не имеет отношения, вы тут ни при чем… Так, фигня всякая у меня внутри.  

Он тяжело уселся на возмущенно скрипнувший крошку-диванчик.

- Философ ты мой! Настя, посмотри на меня. Ну, подними голову, эй!

В безжалостном свете первых солнечных лучей он казался ни дать ни взять сатиром из потрепанного сборника  мифов –  плешь, залысины, резкие изломы морщин на лбу в виде буквы V. Глубокие складки у рта,  пористая, желтоватая кожа. Где он, тот мальчишка, что привиделся мне нынче  ночью? Одни  глаза живо поблескивают из глубины красных, набрякших от вечного недосыпа век.

-  Тебе сейчас неприятно на меня смотреть? И хочется поскорее обо все забыть? Поверь мне, это нормальная физиологическая реакция. Вон, самки богомолов – те вообще  своих самцов после секса жрут.

Я  прыснула, и тут же закусила губу.

- Ну, вы уж скажете! И ничего, на самом деле такого!

Доктор Лева наклонился и сжал  мне лицо в  ладонях, так что щеки и губы выпятились вперед в капризной гримасе.

- Настя! Не вздумай уподобляться тем дурочкам, что после первой же ночи немедленно записывают себя во фригидные. Просто надо уметь различать. Чистая физиология, без капли возвышенного, и в самом деле, можно сказать,  ничего. Всякое там возвышенное, без физиологии,  как по мне, тоже хрен собачий. Зато когда  обе составляющие присутствуют…  Думаю,   и слов-то не подберешь, чтоб во всей красе  это описать. 

- А сегодня ночью, –  это что было? По-вашему выходит, чистая физиология?

- Хм… Ну  не станешь же ты утверждать, что влюблена в меня? Я бы очень, честно говоря, удивился. Нет? Ну так вот и я нет, и мне вовсе не стыдно в этом признаться. Просто луна, ночь, общая усталость, взаимная, так сказать, симпатия…   – он обнял меня и привлек к себе. – Поверь мне, это еще не конец света. Знаешь что? Попробуй отнестись  к  этому,  как к  чему-то вроде мелкой хирургии. Настя, ты хорошая, милая девочка, и вот я тебе сейчас, на этом месте, клянусь, что все у тебя будет хорошо.  Абсолютно ничего не потеряно, все,  наоборот,  только еще начинается.  Через год ты сама будешь смеяться над этими страхами. Ты мне веришь?

Я молча кивнула, хотя, если честно,  ни в чем он меня тогда не убедил. Откуда  ему знать?! Мы что, все совсем-совсем одинаковые?

- Ну,и если что, обращайся.

Я аж поперхнулась:

-  В смысле?

- Ну, мало ли что. Вдруг кровить без конца начнет,  или дефлорационный цистит, или эрозия влагалищной стенки. Вы ведь, девушки, существа  трепетные и нежные..

 

*

Мы лежим за домом в густой траве – я, Костик и Лешка. Под Лешку мы все-таки подстелили подстилку, а сами валяемся так. Время от времени выдергиваем по травинке, и обгрызаем снизу  сладкие, сочные стебельки.

У нас теперь с этой стороны свой вход в дом, и мы можем, если захотим, по целым дням ни с кем не общаться. Впрочем, хотим мы этого довольно редко. Но иногда…

Несмотря на все наши усилия, Лешка все еще вяленький – не переворачивается, не пытается ползти, почти не реагирует на игрушки . Но солнце потихоньку наполняет жизненными соками это бледное тельце.  Оно щекочет его лучами, лезет в глаза, греет вздутое пузико. И вот понемногу Лешка  начинает оживать  -  он жмурится, улыбается, тянет к солнцу ручки и  что-то лепечет. Ни одна, даже самая яркая, погремушка не способна увлечь  его так сильно, как этот сверкающий, висящий   высоко в вышине раскаленный шар.

-  Грудь болит, - жалуется Костик. – По обеим сторонам распухло, и ноет. Притронутся невозможно! Там точно не может быть какого-нибудь воспаления?

 - У меня тоже. Это нормально. Давай лучше радоваться, что мутить по утрам перестало.

- Да блин, тебе на что не пожалуешься, ты все говоришь: «Нормально!».

- А что еще я могу сказать, если это правда?

- Ну, могла бы пожалеть, например. Сказать: «Потерпи, миленький, скоро  пройдет!» Или хоть по головке погладить.

Мне делается стыдно. Я поворачиваюсь на бок, и начинаю гладить его по голове, по плечам, по всему…

-Эй! Там у меня, между прочим, ничего не болит!

- Хочешь, чтоб заболело?

Несмотря на все медицинские предсказания, никакие гормональные перепады пока никак не отразились на нашем либидо.  Мы по-прежнему готовы всегда, в любое время дня и ночи, стоит нам хоть ненадолго оказаться наедине,  как мы немедленно забываем про весь остальной мир вокруг.

Когда мы выныриваем обратно, оказывается, что солнце стоит уже у самого горизонта. Между делом Лешка успел прикончить две бутылочки молока – причем я даже не могу отчетливо вспомнить, кто именно из нас и когда его покормил -  множество раз заснуть и проснуться, и  сейчас как раз  опять принимается хныкать.   Мы оба тоже по нескольку раз задремывали и потом снова просыпались – просто для того, чтобы посмотреть друг другу в глаза, лишний раз прикоснуться, и  убедиться, что все на месте, в целости и сохранности, не приснилось и никуда не ушло.

Становится холодно, пора возвращаться в дом.

Костя давеча закончил чей-то прогноз, отправил его, и успел уже даже получить перечисленные за работу  деньги.  Вчера вечером из банкомата у станции мы выгребли кучу хрустящих бумажек и накупили на них в круглосуточном киоске разных ништяков.

Но, я чувствую, что Костя как-то не слишком всему этому радуется. Что-то явно его гнетет.

Сама я два дня подряд проплясала в послеоперационной палате вокруг дяди Федора.  Мальчик вышел загляденье  – здоровый, пухленький. А вот сам дядя Федя покамест совсем не фонтан. Швы у него не схватываются и гноятся, да еще и пузырь мочевой  случайно задели на операции.

Так что сегодняшний выходной был самое то, что  надо! Только ведь все когда-то кончается.

Когда Лешка уже выкупан, накормлен и уложен, а мы вдвоем  не без труда устроились  в моей постели, которую лишь с большой натяжкой можно назвать полутораспальной, я, наконец, рискую спросить у Кости, чего ж его второй день уже так  колбасит. Ведь все вроде бы хорошо.

- Да вот, пишу одному придурку русским языком: «Важная встреча, которую вы планируете на этой неделе, по всей вероятности, завершится трагически». А он, похоже, не въезжает, и пишет мне после на мыло: « Как мне, с учетом вашего прогноза,  наиболее целесообразно  спланировать данные  переговоры?»  Ну какими ему еще словами сказать, что если он вообще там покажется, говорить ему уже ни с кем не придется, насчет этого может даже не беспокоится, гарантия 120 процентов.   Ну вот и на фига таким людям прогноз? Предсказать, что ли, ему напоследок на каком квадрате кладбища его  похоронят?  

- А ты и это знаешь?!

- Подумаешь, бином Ньютона! Пятый квадрат, вторая аллея.

- Почему?

- Потому, что родных у него в Москве нет, и вряд ли он захочет лежать вдалеке от друзей. А друзья его все уже там, и на второй аллее это единственный оставшийся свободный квадрат. 

Меня начинает слегка мутить от этого разговора, и я быстренько перехожу на другую тему: когда мы, наконец, поедем регистрировать Лешку? Справку-то Лика еще когда сделала!

- А давай на той неделе? Заодно и сами заявление подадим.

- Чего?!  Это еще зачем? Мы так не договаривались!

Костик некоторое время напряженно молчит. Видно, что моя реакция абсолютно сбила его с толку.

-Нет, ну подожди… я вообще-то думал, что … а ты как вообще думала…

- Я на эту тему вообще не думала. Мне всегда казалось, что если два человека любят друг друга, то им вовсе не обязательно трезвонить об этом на весь свет,  и фиксировать свои чувства документально. Чувства от этого ни глубже, ни крепче не станут, а на то, кто чего думает, мне лично  насрать. Вообще от всяких этих государственных инстанций  чем дальше, тем безопасней.

- Настя, но послушай…

- Нет, это ты меня сначала послушай! Если ты мне просто на слово не веришь, что я тебя люблю, то и никакие документы здесь не помогут, и в обратную сторону то же самое!  Мы с тобой свободные люди, хочешь – будь со мной рядом, не хочешь – топай на все четыре,  и на фига при этом делать мерзкие реверансы в сторону системы, которую ни ты , ни я…

- Настя, да ты дашь мне слово сказать! Ну, ты чего разошлась? Я тебе что  тут, в любви объясняюсь?! Успокойся, припадочная! Ребенка вон разбудила!

Лешка и в самом деле проснулся и испуганно заревел. Я как-то привыкла, что он ни на чьи голоса не реагирует, расслабилась. Взрослеет, видно. Или это тоже от солнышка?

Костя притиснул меня к себе, при этом я локтем задела ему грудь, и он непроизвольно поморщился.

-  Б-же, с кем я связался! Нормальные девушки, когда им делаешь предложение, опускают глазки и лепечут, что им нужно подумать.

- В старинных романах. В современных повисают на шее у жениха, и сцепляют намертво руки.

- Все может быть. Я, если честно, никому еще предложений не делал. И тебе б не стал, если б нужда не заставила. Потому что, действительно, на кой оно? Эй, подожди, не дерись, да что ж тебе все не слава Б-гу! (я умудрилась выдернуть из его мертвой хватки руку и съездить ему по уху)

Слушай, выключи ты на секунду гормоны, и включи мозги. Неужели  сама не понимаешь, что у нас с тобой  дети? На круг, между прочим, уже трое. И у каждого из нас должно быть законное право их, если что, растить, опекать, воспитывать. Чтобы ни у кого никогда, ни при каких обстоятельствах даже вопроса  даже не возникало, какое ты имеешь отношение к моим детям, а я к твоим…к твоему.  Потому, что, уж не знаю как ты, а я своих, если что, никому кроме тебя не доверю.  Так вот, чтобы если что…

- Если что? – спросила я тихо.

Но он только отвел глаза, мой прогнозист. Только отвел глаза, и молча, бережно, поцеловал меня в губы.

Чтобы я уж больше ничего не могла возразить.

 

*

С утра к нам на внеочередной прием записался Кричевский. Он очень сдал за последние месяцы – обрюзг, располнел. Кроме неизбежного живота обзавелся абсолютно бабьей широкой задницей и толстенными ляжками. Лицо сделалось лунообразным, оплывшим и одутловатым. Первый подсаженный ему эмбрион не прижился, за ним последовали еще две попытки, последняя, третья, оказалась удачной. Судя по списку назначений, гормоны у него должны уже были из ушей течь.

На сегодняшний день там была где-то тридцать третья неделя  с копейками.

Обычно на все положенные проверки и процедуры Кричевский всегда приходил с женой, тощей, как палка, визгливой теткой, которая всегда, не дожидаясь приглашений, плюхалась рядом с ним на банкетку и восторженно уставлялась на экран УЗИ, время от времени громко взвизвизгивая: «Ох ты, моя лапочка! Сердичишко-то у нас как стучит! Ой, а покажите еще раз наше пузичко! И пипочку! Это ведь точно мальчик? А ручку можно? А ножку? Ой, надо же пять пальчиков!  Не соси пальчик мася, мамочке не нравится!»

Она затрахала всех УЗИстов – голос у нее был точно вилкой по тарелке.

Сам Кричевский всегда молчал, и только если жена толкала его локтем, кивал и глупо, невпопад, улыбался.

Сегодня он пришел один. Вошел, пугливо озираясь, и плотно прикрыл за собой дверь кабинета.

Я сидела у компа, чтобы, если понадобиться, сразу внести туда новые распоряжения доктор Левы.

- Аркадий Андреевич, что вас беспокоит? Что сегодня к нам привело?

Кричевский облизал губы, и, не поднимая глаз,  торопливо, сбивчиво заговорил:

- Доктор, сил моих больше нет! Я вас очень прошу: сделайте мне кесарево, сегодня, сейчас, пожалуйста! Ну, невозможно же так!   Идешь по улице - глаза на людей поднять стыдно! Сам себе опротивел! И ей я противен, я знаю!   Сделайте, пожалуйста! Он же уже большой, может выжить, я читал, я знаю! Плоды на этом сроке вполне уже жизнеспособны! А жене скажете – вынуждены были, не так что-то пошло, извиняйте!  Да она как его снаружи увидит, небось,  сразу обо всем позабудет, я уверен! Доктор, выньте его из меня, Христом-богом вас молю, хотите, вот, на колени встану! Вы поймите, я ж его уже ненавижу, я ж не выдержу, я   что-нибудь над собой сделаю ей-Б-гу! Я ж сам себя ножом по животу полосну! Нет, ну что вы тут все, не люди, что ли! – все лицо его искривилось, и он, совсем уж по-бабьи разревелся, громко всхлипывая и шмыгая носом.

Меня аж передернуло. Не мужик, а слякоть!

 - Настя, дай  человеку стакан воды, - распорядился доктор Лева, с глубоким сочувствием глядя на пациента. -  И позвони хирургам, пусть готовят операционную.

Кричевский глотнул воды из протянутого стакана, икнул, и в полном изумлении уставился на врача.

- Что, так просто?

- А что ж тут сложного? Все в рамках подписанного с обеих сторон контакта.  Пункт восьмой, подпункт б. «По желанию клиента, беременность может быть прервана на любом сроке.»

- И что, мне даже доплачивать ничего не придется?

- Помилуйте, за что? Желание клиента для нас закон. Вы, кстати, давно завтракали? Мне тут надо прикинуть, в котором часу назначать операцию. Желательно, перед оперативным вмешательством проголодать не менее шести часов. Во сколько вы ели?

- Я… не помню. Вообще, кажется, не завтракал. Понимаете,  перед уходом не хотелось заходить в кухню, там совсем рядом Ритина комната, так она бы могла услышать.

- Так, получается, со вчера ничего не ели? Дивно, дивно.  Тогда вот вам халатик, переодевайтесь пожалуйста. Душ вы сегодня принимали, надеюсь? А драгоценности на вас есть? Кольца, перстни, цепочка с крестиком?

- Нет, креста на мне нет. Только вот кольцо… обручальное.

- Давайте его сюда. Настя, спрячь пока в сейф. Вставные зубы, глаза? – Кричевскй в ужасе помотал головой.-  Группа крови у вас какая?

- Четвертая положительная. А что, уже сейчас, вот так, прямо?

- Ну да, а чего ж тянуть-то? Вы же сами сказали, что больше не можете. Или вы уже передумали?

- Нет, конечно, но, понимаете, я ведь не думал, что… Г-ди, что ж скажет Рита!

Дверь распахнулась. Тетя Паша и Валентин вкатили каталку и лихо развернули ее  головным концом к выходу – ногами вперед только покойников!  Доктор Лева сделал приглашающий жест. Валентин подал пациенту руку, помогая взобраться. Я наложила жгут ,как можно быстрее и аккуратнее вошла в вену и подключила капельницу.

- Ну, с Б-гом!

Каталка уехала. Вслед за ней ушел доктор Лева – мыться и готовиться к операции. Я осталась – вносить в компьютер данные предоперационного осмотра  – пульс, температура, давление, сахар, гемоглобин.

В этот момент в коридоре раздалось торопливое цоканье каблуков, и в кабинет с воплем: «Где он?! Убью суку!»-  на всех парах влетела разъяренная Маргарита Кричевская.

У меня внутри все похолодело.  Все на операции, я тут одна, да она ж меня сейчас вместо него убьет!

Стараясь внешне ничем не выдать своего страха, я вежливо улыбнулась , жестом предложила ей сесть, и, не переставая тюкать по клавишам компьютера, обратно развернулась к экрану – дескать, я тут очень важным делом занимаюсь, не сбивайте!   

Кричевская прервала ор, захлопнула рот  и села.

- Здравствуйте, Маргарита Львовна! – поздоровалась я, не поворачивая головы.

-Здр… то есть, черт бы вас всех… Немедленно говорите, где мой муж!

- Подождите минуточку, мне нужно кое-что закончить…

- Да какая еще минуточка! Что этот кретин здесь еще натворил, где он?

Я тем не менее внесла все до последней циферки, нажала на кнопку записи, и только потом обернулась.

- Не надо так нервничать, Маргарита Львовна. Торопиться некуда. Сидите спокойно, снимите куртку, можете  повесить ее пока здесь, на вешалку. Кофейку сварить? Или чаю?  Ваш муж в операционной.

- Как?! Что?! Сволочь, козел, говнюк! Еще ж два месяца до срока осталось! Это надо  немедленно прекратить! Где ваша операционная?

- Сидите спокойно. Все равно вас туда не пустят! Да и поздно! Операция началась пятнадцать минут назад,  ребенка  наверняка уже извлекли.  Давайте я лучше провожу вас в отделение интенсивной терапии новорожденных ,  его вот-вот туда привезут.

- Кого, Кричевского?! ? Козла этого вонючего?

- Да нет же, Маргарита Львовна. Вашего ребенка. 

Она затихла. Кажется, до нее начало доходить.

 Неожиданно она вскочила со стула, сдернула с себя куртку, бросила ее не глядя назад, на стул , куртка свалилась на пол, но женщина даже не обернулась. У нее сделалось неуверенное, счастливое лицо, с дрожащими, разъезжающимися  губами.

- Как вы сказали? «Уже извлекли»? Так идемте же!  Скорее идемте туда! Я должна его сейчас же увидеть! Мальчик мой! Ведь это же ничего, что так рано? С ним все будет в порядке, правда?

- Конечно же, я абсолютно уверена!

Ни в чем я, конечно, не была уверена. Но сказать такое язык бы не повернулся.